Сашка отзывается на Александру и Александру Николаевну одинаково плохо. Рано или поздно это замечают все, хотя и мало кто знает, почему так. Только самые близкие люди знают: просто привыкла, что Сашка это она, а Александра Николаевна это бабушка.

В отличие от коллеги, Сашка сидит на диване. Очень культурно – на самом краю и с прямой спиной, но тем не менее. Руки сложены на коленях.

«Ну как тебе сказать – не о чем?»

С чего бы начать? Только за последние пару недель Сашка уже сделала достаточно, чтобы хватило как минимум на увольнение. А как максимум – на маленькое, но губительное для нормальной жизни судебное дело. Начиная от ночных проникновений в школу с ходьбой по крышам, заканчивая тем, кого она, пусть и безуспешно, поселила в пустующей комнате учительской общаги.

Речь, понятное дело, шла о том, что Сашка не в восторге от внимания полиции к интернату. Вернее, не от внимания как такового, это-то как раз нормально. Не устраивали её методы общения с учениками.

Следователь – с несовершеннолетним, не в присутствии преподавателя. Это не дело. Сашка не то чтобы много общалась с правоохранителями, но после опять-таки недавних событий явно изрядно утратила к ним доверие.

Например, теперь она знает, что минимально опытный сотрудник в состоянии построит беседу так, что ты сам во всём на свете сознаешься, даже в том, чего не совершал. Или совершил, но сознаваться, конечно, не планировал.

«Знаешь, так говорят – если тебе нечего скрывать, то и бояться нечего. Но это ведь неправда. Каждый имеет право на секреты, разве нет?»

Сашка даже не была точно уверена, как правильно обозначить с точки зрения закона историю с пустой комнатой. Незаконно поселить у комнате, которая ей не принадлежит, ребенка, который тоже не её родственник, никуда об этом не сообщить, а потом ещё и узнать, что ребенок этот вновь пропал… Это ведь не похищение?

Она знает, что её поступок будет выглядеть со стороны как минимум странно. А если подумать, то и опасно.

Но она не могла поступить иначе. Не тогда, когда перед ней стоял человек, который нуждался в помощи.

Иногда просто хочется верить, что можно сделать что-то, что с твоей точки зрения правильно. Без последствий. Без того, чтобы кто-то обязательно пришёл и сказал, что так нельзя.

Сашка боится разговора с полицией не потому, что считает себя виновной – с её собственной точки зрения, намерения у неё были самые благие. Но всё равно она боится, что правда в конечном итоге окажется именно такой, какой она её себе представляет. И ещё больше её пугает мысль о том, что её страх и волнение во время разговора с полицией могут быть истолкованы как признак вины.

Сашке некомфортно. Она чувствует себя так, словно сидит на бревне, перекинутом над пропастью. Вроде бы бревно устойчивое, но всё равно внизу – обрыв, и падать высоко. А еще – однажды с бревна придётся встать.

Она понимает, что Линда говорит не только о себе. И не только о детях. Она говорит о всех них. О том, как они живут здесь, в этой школе, среди этих стен, которые одновременно защищают и душат. Учеников и учителей – всех по разному… И Сашка ещё неплохо устроилась, вовремя уловив, что, когда не надо, почти всем здесь наплевать на ими же выдуманные правила.

«Ты права. Будут искать, кого обвинить. Особенно если не будут знать, кто виноват на самом деле. А дети... они ведь просто хотят жить. Быть как все.»

Не скажешь ведь им прямым текстом, что всем всё равно и можно делать, что считаешь нужным. Взять на себя ответственность за собственную свободу – это уже шаг серьёзный и требующий хорошо всё обдумать. А за чужую?

«Я ведь тоже... помогала. Иногда. В смысле, не совсем так, как ты, но... – Сашка замолкает, словно слова застревают у неё в горле. Потом всё же продолжает, чуть тише. – Когда видишь, что они просто задыхаются от правил, от стен, от вот этого вот всего... Лучше помочь справиться с последствиями. Дать им немного свежего воздуха. Разве нет?»

Помочь справиться с последствиями. Дать немного свежего воздуха. Нарушение как должностных обязанностей, так и профессиональной этики это теперь так называется.

Чай проливается на юбку. Первой реакцией Сашка замирает, а когда все-таки вскакивает, чтобы чем-то помочь – выходит, что уже и не надо. Своевременность – не их сильная сторона… Хотя Сашка в последнее время всё сильнее сомневается, что у них вообще есть сильные стороны.

«Слушай, ну… – Она опускается обратно на диван. – А ты думаешь, другие всегда знают, правильно они поступают или нет? Да ничего подобного. Большинство боится и шагу ступить.»

Мысли у Сашки запутанны, но несмотря на все страхи и сомнения, одно она знает совершенно точно. Они обе сейчас на одной стороне. И эта сторона не про правила. Она про детей.

«Наверное, ты права. Надо просто успокоиться.» – Сашка снова берет свою чашку, и видно, что пальцы у неё дрожат. Подносит её к губам, но так и не делает глоток. Просто держит двумя руками, словно верит, что это может хоть немного успокоить натянутые нервы.

Сашка слушает Линду Маевну и грустно кивает. Действительно, она права. Многие в интернате понятия не имеют, как это – «как все»… Что, впрочем, не мешает им этого, может, не вполне осознанно, желать. А не смотреть на других и прислушиваться к себе… Да тоже не всегда вариант. Вчерашние ничьи дети, которые уходят в большой мир, не зная ничего о нем, и становятся ничьими взрослыми, не дадут соврать.

Иногда этот мир ломает людей.

«Иногда мне кажется, что мы… Что я только мешаю. Что все попытки сделать как лучше только усложняют ситуацию ещё больше. Но я не могу просто стоять и смотреть. Не могу, понимаешь?»

Сашка не обращает внимания на короткий контакт их рук.

А, после того, как в воздухе повисает вопрос, встаёт. Не торопливо, но резко – так, что кажется, будто сидеть ей стало физически невозможно. Шаги по полу кабинета почти беззвучные, но в них чувствуется напряжение.

Она останавливается у окна, глядя на небо за стеклом, но видит явно не его. Её голос становится чуть громче, эмоциональнее, хотя она и держит себя в руках. Буквально тоже – руки у неё сложены, ладони обхватывают локти.

«Вот даже насчёт Туурнгаит. Вот ты знаешь, что это я привела её в комнату, где она сейчас живет. Просто… просто решила. Без разрешения. Своим произволом, получается.»

Её пальцы сжимаются на локтях, словно ищут, за что ухватиться. Сашка качает головой, будто стряхивая понурые мысли. Но они возвращались снова и снова. Как холодные волны, бьющиеся о берег.

«Не знаю, правильно, нет. Мне просто показалось, что будет лучше, если у неё на первое время будет своя комната. Привыкнуть к новому месту, ну…» – Её голос срывается, и она замолкает, опуская взгляд на пол.

Затем глубоко вдыхает и медленно выдыхает. Переволновалась, надо успокоиться. Никто её – Туурнгаит, не Сашку, хотя и Сашку тоже – ни в чем не обвиняет.

«Скобина. – Вот уж чья фамилия сразу приходит на ум. – Но у неё тоже… Алиби. Ещё... Да если б я только знала.»