СЕДОВ |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Туурнгаит & Крест / Ожог
вечер, заброшенный завод, где-то на окраине заводских полей
Четкого пути нет, как и всегда,
Только направление, в котором ведет тебя мертвое эхо.
Навстречу железным костям, среди которых ютятся тени.
Одна из них пахнет кровью, а другая гарью,
Но настоящей свободой - ни одна.
[icon]https://i.ibb.co/8428bVqg/image.png[/icon][nick]Крест[/nick][status]зверь на привязи[/status]
No place for tonight |
|
Они носились по улицам как по просторным лугам, сшибая с ног прохожих, бросая камни в окна на бегу и останавливая автомобильные потоки. Правила людского общества были будто не для них, свободных душой и искренних в своем насилии, а для остальных тупых ягнят, что существуют только для их веселья.
Уже не просто одичалые собаки, но еще не волки.
Впереди них бежал, с неровным крестообразным шрамом между пьяных от воли глаз и крашенными в яркий красный волосами, высокий юноша, что словно служил другим путеводным факелом, ведущим за собой сквозь серость окружающего их городского лабиринта.
Когда они пересекают полосу из последних жилых зданий на своем пути, он, со смесью из детской непринужденной улыбки и животного кровожадного оскала на лице, угрожающе завыл на солнце, что смело еще показывать свой светлый лик из-за горизонта. Его стая бездумно повторяет за ним, стремясь запугать своим лаем кровоточащие закатом небеса.
Когда они добираются до мертвого производственного гиганта из битого стекла, крошащихся кирпичей и ржавеющего железа, то наконец останавливаются, шумно и жадно поглощая воздух.
- Просто охуенно! - выкрикивает тот самый вожак, которого кличали Крестом. - Фу-у-ух, блять!... Ладно, показываем кто что успел взять.
Ребята выворачивают рваные старые рюкзаки и пакеты-майки, давая друг другу посмотреть на их добычу: пакеты смятых чипсов, сухарей, других дешевых закусок и бутылки с банками газировки и пива. Трофеи их набега на одну из "Пятерочек", который случился так же внезапно, как и устроенная там Крестом драка с лысеющим престарелым охранником, что отвлекла людей от продуктовых полок.
- Крест?... У тебя... тут, - один из парней показывает на себе на правую щеку и вожак протирает пальцами свою.
На их кончиках остается кровь. Крест весело смеется. Ни капли вины или стыда в этом смехе не было.
- Увлекся, - пожимая плечами отвечает он. - Похуй. Давайте праздновать! Когда еще столько жратвы перепадет?
На этих словах общий задор заметно угасает и, еще секунду назад не боящиеся ничего звери, трусливо опускают взгляд в ноги и пятятся, мигом став пометом маленьких щенков.
- Но ведь... нам надо с остальными поделиться, - начинает еле мямлить один из них. - Если все себе заберем, Слепая разоз-...
Выскочку прерывает резкий удар кулака под дых, отчего тот загибается в две погибели. Крест, чья рука и била, хватает парня за волосы, после смотрит разъяренным взором на остальных. От их тупых испуганных рыл он злобно скрипит зубами, ибо понимает - Слепую они боятся все еще больше.
Он разжимает ладонь, отпуская провинившегося, и снова улыбается как ни в чем не бывало.
- Ну что останется, тем поделимся, куда денемся. А об остальном если не расскажем, то она и не узнает. Если что, отвечать я буду.
Этого оказывается достаточно, чтобы пугливые сопляки обернулись обратно голодными гиенами, что начали бороться друг с другом за самые большие пачки еды - с последствиями ведь все равно не им разбираться.
Настолько жалкое зрелище, что блевать тянуло.
Прежний огонек в глазах Креста немного тухнет и он, недовольно поддернув губы, хватает одну из жестяных банок пива, вскрывает своим ножом и, отойдя от остальных, с жадностью присасывается к ней. Но горечь, что застряла в глотке склизким комком, смыть не получается.
Тут его взгляд замечает что-то. За стеклом в алых лучах умирающего солнечного круга двигалась размытая тень, точно маленький кусочек рассеивающегося призрака заброшенного завода. Свистом Крест привлекает остальных, а затем взмахом руки указывает следовать за ним. Они выходят наружу и расплывчатый силуэт становиться фигурой незваной незнакомки.
Подобную раньше не видел никто из них: со странными цацками то ли из белого пластика, то ли из настоящих костей и со взглядом чудным для их мира. От нее веяло чем-то неосязаемо диким, но не в том понятии, что им было знакомо: не как от помойных трущоб, а скорее как от самой темной и промерзлой чащи леса, которую никто из них вживую не видел.
Абсолютно чужой им запах.
Крест, словно завороженный, не мог отвести глаз.
- Эй, слышь... ты че тут дел-...
Было начал один из стаи, но вожак останавливает его в ту же секунду громким подзатыльником, а затем жестами велит им всем не раскрывать свои гнилые пасти.
Он ладонью приглаживает свои непослушные грязные волосы назад, выпячивает грудь и подходит к ней походкой настолько непринуждённой, что она выглядела совершенно неестественно.
- Привет, красотуля, - томным голосом начинает он разговор, облизывая губы и играя бровями. - Не потерялась случайно? Тут, знаешь, опасно бывает, всякие выблядки и пристать могут. Но тебе повезло, мы-то парни ровные, можно не боятся.
Обходит её на расстоянии неуверенного шага, оценивает с довольным свистом и, встав позади, наклоняется к её плечу, носом чуть не касаясь уха.
- Может вечер с нами проведешь, а? Песни попоем там всякие, а потом проводим тебя куда надо. У нас и пивасик есть, повеселимся от души, м?
Как истинный джентльмен Крест точно знал подход к девушками.
[nick]Крест[/nick][status]зверь на привязи[/status][icon]https://i.ibb.co/8428bVqg/image.png[/icon]
No place for tonight |
|
Туурнгаит медленно двигалась по территории заброшенного завода, следуя за едва различимым шелестом келе. Она не осознавала до конца, зачем Нумэйтын, дух охоты и снега, привёл её сюда, но доверие к нему было сильнее любого страха. Вечерняя прохлада смешивалась с запахом ржавчины и старого масла, пробиваясь сквозь разрушающиеся стены и проросший мох. Закатные лучи ложились на разбитые окна и треснутые кирпичи, делая завод похожим на умирающее животное.
«Зачем мы тут?..» — еле слышно прошептала Туурнгаит, опуская глаза в землю и осторожно поправляя амулеты на груди. Ответом ей стал тихий, почти насмешливый шелест духов и неожиданно громкий звук чужих шагов.
Незнакомые голоса, смех, звуки борьбы за пакеты и бутылки заставили её замереть. Девочка неловко зажалась, уставилась в землю и начала перебирать пальцами амулет из мелких костей, избегая даже мимолётного взгляда на этих странных существ. Особенно её тревожил один, с волосами цвета крови и запахом чуждым и неприятным.
— Привет, красотуля, — прозвучал его голос, вызывая у неё мурашки на коже. — Не потерялась случайно? Тут опасно бывает…
Она чуть отступила назад, плотно обхватив себя руками, плечи её поднялись в защитном жесте, а голова ещё ниже опустилась к груди, словно она пыталась спрятаться от его взгляда.
— Может, вечер с нами проведёшь, а? Песни попоём…
Туурнгаит растерянно заморгала, не поднимая глаз, и стала осторожно, будто с трудом, подбирать слова:
— Песни… Песни важный. У нас в стойбище, мы поём… чтобы ушедшие пришли. Без песни они… теряются. Мы стоим круг, шаман берёт… кровь… кровь в чашу, — голос её становился всё тише и сбивчивее, — без крови они нашу кровь… забирают.
Она снова сделала паузу, словно забыла, что говорила. Её тонкие пальцы, украшенные амулетными нитями, неловко сжались и разжались, будто что-то вспоминали сами по себе. Плечи оставались приподнятыми, голова склонена — ни на миг она не подняла взгляда, будто боялась, что встреча глаз откроет слишком многое. Она чуть покачивалась вперёд-назад, как в трансе, и при каждом вдохе будто прислушивалась к чему-то, чего здесь не было — или что было только для неё.
Рот у неё подёрнулся, как будто она хотела сказать что-то ещё, но язык не слушался. И всё же, с трудом собираясь с духом, она прошептала:
— Песни холодные, чтоб ушедшие… не хотели остаться. Ты знаешь… такую песню?
Отредактировано Туурнгаит (2025-05-31 22:57:53)
От девушки столь странной, столь чужой несло страхом столь знакомым, что Крест произвольно проводит языком по зубам, приоткрыв рот в довольном оскале.
- Шаман? Бля, ты и правда из леса что ли?
С искренним изумлением он смеется лающим смехом, но удивительно беззлобным, в то время как кто-то из остальной группки водил пальцем у виска с тихим "ебанутая" на устах. Они то привыкли над подобными вестниками всего чуждого им насмехаться гораздо злее, бросаясь в них грубыми кличками вперемешку с острыми камнями.
Но с Крестом было иначе.
Странным чувством, что пробегало хладными мурашками меж лопаток, он понимал, что девушка не только несла страх перед ними в себе, но и сеяла вокруг себя семена ужаса куда более жуткого - такого, что проникал под кожу, плоть, кости и ледяной иглой колол самое твое естество.
Это как находиться рядом с трупами: ты знаешь, что они ничего уже не сделают, но все равно будешь отводить от них взгляд.
В инстинктивном желании отгородиться от смерти.
Крест же пялился на девушку, не моргая и не скрывая своего неподдельного восхищения и влечения её чудаковатостью.
- Нет, не знаю, - все еще хищно улыбаясь признается он. - Потому что не боюсь тех, что ушел. Если кто-то сдох, значит был слабым. А какой хуй мне их пугаться? Ебал их. Пусть меня боятся: я-то пострашнее их буду, солнышко.
Не спрашивая разрешения, он со спины протягивает к ней руку и проводит тыльной стороной ладони по её снежно-белой щеке. Он даже слегка удивляется, когда и взаправду касается её кожи. Какая-то часть него ожидала, что она действительно окажется призраком давно забытой дикой древности, убитой еще теми гигантами из стали и смога, в теле одного из которых они сейчас копошились.
Но она оказалась настоящей, живой.
Славно.
В следующее мгновение Крест уже обхватывает её плечи и наклоняется к самому уху, с тихим ласковым шепотом на губах:
- Но если дохлые тебя все еще пугают, вот крови могу дать тебе до отвала, - тут он показывает пальцем на одного из своих ребят, который больше всех с ним спорит и постоянно упоминает при любом случае что понравится и не понравится Слепой. - Его, например. Могу и зубы ему выбить, тоже в косички тебе заплетем, м? Он никому все равно не нравится.
Крест вытягивает голову вперед, чтобы встретиться с ней глазами, и задорно подмигивает, точно предлагает детскую шалость
Для него подобная беспричинная жестокость ею и была.
- Останешься, я и не такое подарить смогу, зайчик. Хочешь? Лишь попроси, - все еще елейно шепчет он, хватая уже её локоть и приподнимая его. - Сказать боишься, так пальцем покажи: на любого, кого видишь. Будет кровоточить как свинья.
Во мраке мертвого железа что-то заскрипело, словно слыша немой зов о помощи. Ни Крест, ни остальные из стаи этого не заметили, будто сигналом было это одной только чужачке. Где-то сбоку и сверху в этом гигантском зале из давно потерявших жизнь машин, на самой периферии зрения, шелохнулось нечто темное. За одним из внутренних стекол, что отделял какой-то кабинет от производства, можно было заметить тень с парой холодных голубых огоньков вместо глаз. Безымянный фантом наблюдал, но не вмешивался, ибо не был для кого-либо гостем желанным, званным.
Но тут он пересекся взглядом с той, чьего имени не знал.
Огоньки сверкнули.
Без слов, но исключительно движением глаз он говорил, что нужно было только клика, кивка, маленького движения век, чтобы позвать.
И он уведет.
[nick]Крест[/nick][status]зверь на привязи[/status][icon]https://i.ibb.co/8428bVqg/image.png[/icon]
No place for tonight |
|
Крест говорил громко. Его слова скользили мимо, как ветер, в котором есть только треск и жгучий холод. Туурнгаит не понимала почти ничего, но и не пыталась понять — звук был чужим, как и лицо, что слишком близко. Она не шевелилась, не дёргалась, не сопротивлялась, когда тёплая ладонь прошлась по её щеке — точно и впрямь не была живой, не принадлежала телу, что стояло здесь. Лишь веки чуть дрогнули.
Её руки, всё так же прижатые к животу, слабо подрагивали от напряжения. Пальцы теребили край своей одежды, находя старую, почти затвердевшую жилу, вплетённую в мех — знакомое, надёжное. Косички на спине чуть качнулись, когда он наклонился к уху. Его дыхание было слишком человеческим, слишком живым. От этого становилось хуже.
Она не смотрела на него. Ни разу. Не подняла головы. Не скривилась, не отшатнулась, не подала ни одного сигнала, что вообще поняла прикосновение или слышит слова. Лицо её оставалось неподвижным, будто вырезанным из оленьей кости, века опущены, губы сомкнуты.
Но когда он сказал это:
— Сказать боишься, так пальцем покажи: на любого, кого видишь...
...она пошевелилась.
Медленно — будто каждое движение шло через ледяную воду — Туурнгаит разжала правую ладонь, в которой всё это время держала амулет, и подняла руку. Ни слова. Ни дыхания. Только пальцы — тонкие, нечеловечески спокойные — вытянулись вперёд и указали.
Прямо на него.
На Креста.
Выражение лица при этом не изменилось. Совсем. Ни злоба, ни страха, ни вызова. Только тихое, странное присутствие. Как у тех, кто сидит у костра и смотрит в ночь, зная, что в темноте уже кто-то идёт.
Затем, не спеша, она сделала два коротких шага назад — не убегая, не пугаясь, не угрожая. Просто так, будто ей надо было отойти. Как отходят, когда духа призвали, но ещё не знают, в каком обличье он придёт.
Из-за ржавых перекрытий и пустых рам за её спиной ветер протиснулся с тонким скрипом. Где-то вверху, за мутным стеклом, что-то снова пошевелилось — но девочка этого уже не смотрела. Она знала. Если надо будет, оно придёт. Она ведь указала.
Улыбка Креста слегка гаснет на несколько секунд, прежде чем стать острее, страшнее, чем за весь этот вечер.
- Вот значит как, - с недобрым блеском в глазах и рычащей хрипотцой произносит он, массируя свой висок пальцами. - Ты к ним с лаской, блять, заботой, но вы постоянно отвечаете одним и тем же. Я то думал ты другой будешь. Но ладно...
Он усмехается и в этой усмешке нет ничего веселого или радостного. Из заднего кармана он не торопясь достает свой верный балисонг. Его лезвие сверкает на алом заходящем солнце, чьи лучи ниспадают на Креста сквозь пустые рамы и здоровенные прорехи в стенах и крыше.
- Учитесь, ребзя, на чужих ошибках, - обращается он к стае, широко размахивая руками и драматично вздыхая. - Сучки, вроде этой, никогда не будут ценить вашей доброты. Но я дал ей слово и нарушать его не собираюсь. Я же не петух какой-то.
Дикие дети, возможно, не до конца понимают, что происходит, но все равно довольно улюлюкают на слова вожака, чуя скорую кровь. Крест показывает свою ладонь всем собравшимся, а после приближает к ней кончик ножа. На миг он кидает взгляд в сторону чужачки, будто ожидая что она попытается его остановить или, быть может, проявит сожаление на своем лице. Но ничего из этого он не наблюдает.
И острая сталь коротким росчерком оставляет порез по всей диагонали ладони, что тут же начал обильно кровоточить. Крест при этом ни вздрогнул, ни застонал, ни зашипел от боли, позволяя только теням холодного гнева плясать на своем лице. Он вытягивает окровавленную руку в сторону девочки, а после начинает медленно двигаться к ней, подобно хищнику крадущемуся к жертве.
- Этого хотела, да?... Ну что ж, тварь... жри!
Он резко хватает её за локоть, не давая ни отступить, ни закрыться от него, тянет на себя и свободной ладонью, с которой текла кровь, пытается заткнуть ей рот, не позволяя издать ни крика. Но не успевает.
С громким звоном, что хрустальным эхом разносится по залу, разбивается стекло, чьи осколки дождем сыплются на бетонный пол. Следующим мгновением рядом с Крестом падает, разбиваясь в гнилые щепки, старый деревянный стул, что вылетел через разбитое внутреннее окно в кабинет. Ведущая в него дверь широко распахивается наружу, чуть не срываясь с еле держащихся петель, и из темноты проема выходит фигура.
- Отъебись от нее, Крест.
Голос низкий, все равно что скрип ржавого металла, вперемешку с шагами по железным ступенькам раздается из-за стальных перегородок и разбросанных груд брошенного оборудования. Он выходит на свет не спеша, будто черные тени, что остались от призрака завода, с трудом формировали свое тело, которое живые люди могли видеть.
В рванной одежде, как у остальных беспризорников, с грязными полураспущенными бинтами вокруг шеи, отросшими до верхушки ключиц сальными неухоженными волосами и словно застывшем как глина в недовольном выражении лицом, которое почти пополам разделяла кривая линия. Она отделяла нормальную, даже несколько смазливую правую часть от левой, почти полностью поглощенной бугристым рубцовым шрамом, который змеей спускался ниже щеки к уху и скрывался там уже за той самой повязкой.
Один глаз уставился перед собой невидящим стеклом, а во втором горело лазурное мертвое пламя: обжигавшее, но не отгонявшее тьму.
- Ожог, - шипит Крест с радостным и одновременно злобным полуулыбкой-полуоскалом. - Не охуел ты случаем, а? Её сюда не звали, поэтому делаю че хочу. Можешь плакаться Слепой, она тебе то же самое скажет.
Дима, настоящее имя которого никто кроме него здесь не знал, проходит мимо остальных. Они бросают в его сторону ненавистный взор, но не более: имеет право находиться на их территории, но стае не принадлежит. И действительно, хоть он и многим похож был на них, но одновременно отличался: манерой держаться, походкой, взглядом.
Как одинокий шакал среди гиен.
- Мне поебать, - скрипит он без какого-либо страха перед падальщиками, превосходящих его числом. - Повторять не стану.
Крест голосисто и весело смеется, но хватки на чужом локте не разжимает.
- Еба-а-ать... Какие мы серьезные, - сквозь хохот произносит Крест, а затем пожимает плечами как ни в чем не бывало. - Ты, кажется, не так все понял. Мы развлекаемся, не видишь? Она немного с ебанцой. Течет по крови, сечешь? Может хоч-...
- Завались, - грубо перебивает его Ожог и переводит взгляд на девушку. - Тебе, блять, здесь весело? Отвечай, с тобой же говорю. Потому что если не весело...
Тут он кладет себе на плечо кусок отломанной трубы, который носил все это время с собой.
- ...кто-то тут пиздит!
No place for tonight |
|
Туурнгаит не дёрнулась, когда чужие пальцы сомкнулись на её локте — резкие, как капкан, хваткие, как лапа рассерженного зверя. Крест был горячим. От него пахло потом, железом, мясом и страхом, который он пытался прятать за смехом. Его кровь хлынула на воздух, испуская сырой пар, как парит только что убитый тюлень, и коснулась её кожи, оставив влажный, цепкий след — живой, тяжёлый, липнущий к телу, как вина к душе. Но она не издала ни звука. Ни вдоха, ни дрожи. Только тонкие веки опустились чуть ниже, а пальцы в рукавах сжались в неплотный узел, повторяя какой-то внутренний, только ей ведомый ритм.
Она не была здесь.
Не до конца.
Пространство вокруг — всё, что видели чужие глаза — рассыпалось для неё на уровни. Один из них — яркий, резкий, как лезвие ножа: голоса, смех, шаги, жесты. Другой — ниже, темнее, в нём таились тени, шелестели келэ. А в самом глубоком, под кожей этого мира, лежала её тишина. Туурнгаит ушла туда, как уходят в лёд — медленно, без паники. В той глубине звуки стихали, и даже прикосновения казались не к телу, а к памяти.
Крест говорил. Кричал. Давил. Но она его уже не слышала. Только чувствовала, как он становится слишком громким. Слишком живым. Слишком близким к тому, что не прощают.
И тогда — звон.
Треск. Стекло.
Ветер, что забыл про зиму, ворвался внутрь. Шаги. И голос.
Туурнгаит не подняла головы. Не посмотрела. Не нужно было.
Она знала.
Он был духом.
Не как келэ, что шепчут у изголовья, не как Чаҥэҥан, что прячется в щели у трубы, и не как Ньылкыруун, стоящий за окном. Нет — он был иным. Он пришёл не из страха, не из сна, не из памяти. Он пришёл из огня. Из гнева. Из пепельного остатка того, что когда-то было человеком и перестало им быть. Его голос был как дым костра в доме мёртвых: горький, едкий, настоящий. Не слова — угли. Не речь — жара.
Он не нуждался в имени. Но если бы она называла его, то назвала бы на своём: Иннурык. Тот, кто несёт пламя. Тот, кто жжёт, если не уважаешь.
И она встала чуть ровнее.
Не чтобы защититься.
Чтобы быть увиденной. Им. Им — духом.
Крест всё ещё держал её. Рука его — липкая от крови, тёплая и тяжёлая, — сжимала её локоть. Но это уже не имело значения. Схватить можно тело. Не суть. А её суть сейчас уже говорила — и говорила не словами.
Медленно, словно во сне, где каждое движение — как погружение в вязкую воду, она протянула руку. Из складки меха вынула камень. Старый, выщербленный, как клык оленя, обточенный веками. На нём — резьба: узкая, вытянутая щель, глаз без зрачка, который не смотрит, но помнит.
Она не подняла головы. Не встретилась взглядом ни с одним лицом.
Но повернула амулет. Повернула — к Кресту.
Это было не нападение. Не проклятие. Даже не угроза.
Это был знак.
Знак для тех, кто умеет слышать тишину. Кто знает, что слово — это только оболочка. А настоящая воля — это когда ты стоишь, не шевелясь, и мир наклоняется под тобой, как под ветром гнётся чум.
Сигнал был понятен. Для келэ, что таились в ржавых швах завода, для тех, чьи шаги не оставляют следов.
Для того, кто стоял в проёме, в пепле и стали.
Это был приговор.
Не суд. Не гнев.
Обряд. Безмолвный, как ночь, когда дух возвращается в дом.
Туурнгаит не пошевелилась. Губы остались сомкнутыми. Веки опущены. Лицо — маской, вырезанной из тюленьей кости. Но мир вокруг уже знал.
И кто должен был услышать — увидел ту тишину.
Тишина накрывает всех присутствующих своей тенью, но неловко, неохотно, будто ей тут сейчас совсем не место. Недоуменные взоры всех присутствующих пересекались на девушке, что выставила перед собой какой-то дурацкий камень, истинное предназначение которого было им не дано понять.
Даже Ожог, который, обычно, позволял только гневу искажать свое лицо, вскинул кверху бровь и озадачено хлопнул глазами.
Заебись, реально ебанутая.
Но затем заливистый и яркий смех прерывает растерянное молчание, звонким эхом отскакивая от железных стен.
- Охуеть, вы посмотрите на нее! - еле сдержав на несколько секунд свой гогот обращается Крест к своей группе. - Камень. Она, блять, угрожает мне камнем! Че, ударишь меня им, а?!
- Отпусти её.
- Да подожди ты, - отмахивается он от полного мерзлой злобы рыка, продолжая выступать перед своими. - Ебать, вы вообще верите, не? Она решила уебать меня к-...
Договорить Крест не успевает, так как его перебивает звонкий удар металла об его же череп.
Стальная труба бьет его сбоку, в районе чуть выше уха, прямо между затылком и виском. Крест наконец-то разжимает свой цепкий хват, отшатывается от удара и делает несколько быстрых шагов в сторону, не давая себе упасть. С опущенной вниз головы на бетон капала свежая кровь.
- Я же сказал, уебок, ЧТО НЕ БУДУ, СУКА, ПОВТОРЯТЬ!
Ожог, опуская трубу, хрипло кричит и крик этот не похож на подобный Кресту: тоже дикий, но не звериный, не восторженный собственной жестокостью.
Так ревёт пламя, что неудержимо выбивает стекло в окнах и разбрасывает вокруг снопы огненных хлопьев.
Остальные члены стаи тут же вскакивают со своих мест, кто хватаясь за металлолом и острые куски стекла, кто просто сжимая свои кулаки до белесых костяшек. Дима шагает вперед и, не говоря ни слова, грубо толкает девушку себе за спину: чтобы не мешалась под ногами. Он осознавал что тут никак нельзя было выйти победителем, но даже так в его горящих глазах было ни капли страха или сомнения.
Только искры жажды.
И она была невероятно чистой, без примесей удовольствия или радости, еще более черная чем у Креста.
Жажда бессмысленного насилия, что не оставит после себя ничего, кроме зияющей пустоты в сердце.
Но сегодня ему не дано её утолить.
- СТОЯТЬ НА МЕСТЕ! - раздается еще один громогласный выкрик и его хватает, чтобы все замерли на своих местах. - Ёб твою мать, Жога, с тобой всегда так здорово?
По левой стороне лица Креста обильно шла кровь, но от этого его широкая улыбка казалась еще искреннее, чем когда-либо.
Улыбка не человека, потерпевшего удар со всей дури по голове тяжелой сталью, а ребенка, коего ткнули меж рёбер пальцами в детской забаве.
Такая, будто это была просто игрой.
Немного покачиваясь из стороны в сторону, он шагал в их сторону и на ходу смотрел то на своих ручных псов, то на стоявшую напротив пару, пеструю в своем отличии друг от друга.
Он издает очередной смешок.
- Сказать честно, кое-кто успел обосрать мне на сегодня всё настроение, - косится он на того, чьи зубы изначально предлагал чужачке, - но бля-я-я... Вы оба его подняли обратно. Это было пиздец как весело! И именно поэтому... м-м-м, пожалуй все таки вас отпущу.
Беспризорники непонимающе переглядываются друг с другом и кто-то уже хочет возразить, но одним свирепым взглядом Крест сводит любые возражения на нет.
- К тому же, - тут он обхватывает рукой, сгибая её в локте, шею того же парня, который изначально посмел напомнить ему про Слепую, - мы вообще-то шли найденной едой со всеми поделиться. Чипсики там, все такое. Боюсь, правда, тебе, Ожог, ничего тогда не достанется, раз с тронутой решил тусоваться.
- Иди нахуй.
Крест в ответ только снова смеется, а после командует жестом остальным собираться и уходить. Они явно не понимали, что твориться в голове их вожака, но перечить вслух никто не смел, поэтому бегло начали собирать разбросанную добычу обратно в пакеты и выдвигаться наружу из заброшенного здания.
Крест же уходил последним, облизывая окровавленный уголок губ и задорно бросив напоследок:
- Хороший удар. Еще поквитаемся, оке-е-ей?
Дима ничего не отвечает, только злобно щурит взгляд и сплевывает себе под ноги.
А затем посреди опустошенного зала не остается никого.
Никого, кроме двоих.
Ожог тяжело вздыхает.
- Ну и ты кто, блять, такая? - ворчащим тоном спрашивает он, резко вырывая странный камень из рук девушки. - И что ты здесь забыла? Острых, нахуй, ощущений захотелось или че? И не надо опять молчать или хуйню всякую доставать. Из цирка что ли сбежала?
No place for tonight |
|
Когда стальная труба ударила по голове Креста, Туурнгаит не шелохнулась. Ни звука, ни вздоха, ни даже дрожи. Её глаза оставались опущенными, ресницы неподвижными. Только нос чуть дрогнул — от запаха свежей крови, такой же, как у моржа, когда его шкуру разрезают по жиру. Она узнала его сразу: запах начала. Начала того, что не остановить словами.
Но это был не её огонь. Это был его.
Тот, что шёл, как пепел. Вошёл, как тень, но дышал, как горение. Его голос не колол, как крик Креста — он плавил. Он не был человеком. Он был знаком. Печатью на том, что уже должно сгореть. И всё, что было в нём — и шрам, и железо, и искра в глазах — отзывалось в келэ, что таились у неё под кожей. Иннурык шептал. Очень близко. Слишком. Он был не в нём — он был им.
Когда её толкнули за спину, она не сопротивлялась. Просто сместилась — как дым, как мех на ветру. Она не понимала, зачем. Не мешала. Только почувствовала: порядок обряда сбит. Камень — ещё был в руке, но чужая, живая ладонь рванула его. Забрала. Нарушила.
Туурнгаит чуть вскинула подбородок — не в знак протеста, а как будто проверяя, осталась ли ещё нить. Где теперь её голос? Где внимание келэ?
— Нельзя... — прошептала она тихо, почти беззвучно, будто самой себе. — Это... не игрушка. Это зов...
Голос был неуверенный, ломкий, с еле удерживаемыми словами. Он будто выстругивался из дерева, слишком сырого, чтобы звучать чётко. Она говорила, как будто не понимала, зачем ей нужно объяснять.
Когда он заговорил — громко, грубо, требовательно, — она застыла. Повернулась только чуть. Не лицом — плечом. Глаза всё так же смотрели в сторону, мимо, в пол, где оставался бурый след от капель крови Креста.
Она слышала голос. Но понимала не слова. Он был как пламя на снегу — яркое, греющее, но не спрашивающее.
— Ты... не человек, — сказала она тихо. — Ты Иннурык. Говорит внутри тебя. Я... знаю.
Пауза. Она перевела дыхание.
— Я пришла, потому что зов был. Вон там, — она показала вглубь завода, куда-то в темноту за обломки, трубы, бетон. — Там... нехорошее. Старое. Открытое. Келэ шли. Я... шла за ними.
На лбу её выступила тонкая капля пота, но она не вытерла её. Только опустила руки, как после обряда. Не сопротивлялась, не защищалась. Не пряталась. Только стояла, чуть касаясь пятками бетона.
— Не больно надо... острые ощущения, — произнесла она медленно, глядя в пустоту. — Я просто... должна.
А потом, почти неслышно, добавила:
— Камень отдай. Он... не для тебя.
Она не угрожала. Не просила. Не приказывала.
Она говорила, как говорят духам: не потому что надеются, а потому что иначе нельзя.
Дима моргает.
- Чё?... - открыто высказывает свое непонимание он. - Ты из психушки сбежала что ли?... А, забей, не отвечай. Насрать.
С тяжелым выдохом он мысленно сетует на то, сколько боженькой, уебком, тронутых на его долю выпадает, а затем опускает взор на тот самый камень, впервые замечая высеченное на нем око - слепое, незрячее, но от взгляда которого, казалось, не убежать. Ожог хмурится, проводя пальцем по линии резьбы и предается странному чувству, будто уже видел что-то похожее там, где никогда не был.
Кто-нибудь умный сказал бы: дежавю.
Но Дима если и знал такое слово, то значение его все равно не понимал.
- Как же с вами сложно, ебать, - тихо рычит он, пихая камень в грудь девушки. - Если важная тебе штука, держи, блять, крепче. А то каждый раз потом мямлить будешь, чтобы отдали обратно?
Говорит и сам же отводит взгляд, словно неуверенно, чтобы затем недовольно цокнуть.
Девушка была вся как натянутая до предела леска, что вот-вот порвется, смотрела в пол, не решаясь поднимать на него скрывающие бездну под собой глаза, говорила нерешительно, робко. Кажется, боялась его - и правильно делала, ибо было за что. Но поблажки никому он никогда за это не давал: гавкал, грубил, был собой ничуть не меньше, чем с остальными. Вот только...
При каждом слове, жесте, движении рядом с ними сердце стыдливо кололо незримой иглой, отчего Дима только больше злился и скрипел зубами.
И что делать не знал, ибо быть другим, не собой, он никогда не знал.
Но иной раз мягче все таки становился.
- Не трону я тебя, успокойся, а то бесишь, - противоречиво пытается успокоить он, почесывая затылок. - Никакой я не... Как, блять? Инур... Кур... Бля, короче... Ожог я.
Кличку свою озвучивает с зубным скрежетом: так ненавистна она ему. Но реальное имя осталось в прошлом, ибо в настоящем оно мертво и так лучше было для всех. В первую очередь для того, кто был слишком труслив, чтобы думать иначе.
- И нихуя не понял, чего те надо, но тут лучше не шастать, поняла? Если да, то давай, вали отсюда... Съебывай, говорю!
Незнакомка, однако, стоит на месте, даже не дернувшись. Если не еле заметная капля пота на лбу, можно было бы принять за бесчувственную куклу из белого фарфора. Будь и правда такой, было бы гораздо проще.
С живыми людьми всегда тяжелее, во всем и всегда.
- Ладно, - с протяжным выдохом сдается он. - Мне тоже тут кое-что надо сделать. Пойдем вместе, потом проведу отсюда до людей. Дальше сама. И не делай никакой сраной хуйни меня не спросив, а то пизды получишь, поняла? Отвечай, с тобой же, сука, разговариваю. На меня можешь смотреть?
Дождавшись хоть какого-нибудь ответа, он закрывает лицо ладонью, все еще не понимая зачем вообще не оставил её одну.
Знал, что если оставит, то ничто не защитит её от того бессмысленного звериного зла, на которое способны местные дети.
Не понимал только, почему его это так волнует.
Знакомый мягкий и по-тупому наивный голос, что эхом звенит из осколков памяти, подсказывает:
И силён тем, что в тебе всё ещё осталась доброта, которую ты почему-то тщательно скрываешь.
Ожог со злобным выражением лица сплевывает девчонке под ноги.
- Давай, блять, не медли. Потопали, пока не передумал.
No place for tonight |
|
Камень ударил её в грудь — резко, будто на выдох. Туурнгаит не отшатнулась, не дрогнула. Только чуть подалась плечами вперёд, чтобы поймать его, как ловят птицу, падающую с дерева. Ладони сомкнулись на шероховатой поверхности — крепко, бережно, без дрожи. Амулет исчез в складках меха.
— Назад, — прошептала она почти неслышно, не для него. — Назад, Куоланг’ыыт. Это не бойня.
И снова — тишина. Только дыхание, глубокое, ровное, как в снежной яме, где ночь длиннее суток. Она не шевелилась, словно вырезанная из кости, пока голос Ожога не загремел вновь.
Туурнгаит чуть вскинула голову. Не полностью — только чтобы взглянуть. Прямо, открыто, в лицо. Не в глаза, но куда-то рядом, туда, где живут тени и отпечатки слов.
Глядит долго. Без страха. Без смущения. Слишком пристально для человека.
Как смотрят не на того, кто говорит, а на того, через кого говорит дух.
И потом — короткий, чуть резкий кивок. Не согласие, не благодарность. Признание.
Когда Ожог говорит: «Я не трону тебя… Я — Ожог», она делает ещё шаг — ближе, почти вплотную, и просто смотрит. Серьёзно. Прямо. Как будто проверяет: правда ли он пылает, как кажется.
Пальцы её сжаты в кулаки. Косички у ушей чуть дрожат. Ступня слабо скользит по пыльному бетону. Она будто бы собирается что-то сказать — но не говорит. Только дышит, медленно, шумно, будто вспоминает, как разговаривать.
На грубый приказ «вали отсюда» она не отходит. Только моргает. Медленно.
Когда Ожог сдается — «пойдём вместе» — она вдруг выдыхает, почти беззвучно. И кивает. Один раз.
— Хорошо, — произносит она. Слово звучит будто чужое, натянутое на язык. — Иду. Молча.
Она не поворачивается, не спрашивает. Просто делает шаг. Второй. Рядом. Чуть сбоку. Как идут не за человеком, а за дымом, за знаком, за силуэтом, который ведёт не в город, а вглубь земли.
Идёт словно босиком — беззвучно, точно знает, где что лежит. Пятка касается пола, носок — плавно, осторожно. Будто каждое движение — часть обряда.
Лишь однажды, когда они проходят под ржавым фрагментом балки, она вдруг резко вскидывает голову, смотрит в пустоту, будто что-то мелькнуло там, в темноте, и — опять тишина.
И снова кивок. Кому-то. Не Ожогу.
— Не надо, — шепчет почти неслышно. — Он... ведёт. Пока ведёт — не кусай.
На лице её ни страха, ни покорности. Только странное спокойствие. Как у тех, кто видит сквозь мир.
Идёт дальше. За ним.
