В последнее время дни можно было назвать странными. Можно, но подобное обращение окрасило бы их в краски, выделило на фоне окружавшей серости, хотя в действительности они не несли в себе какого-то иного цвета. Все та же серость, только другой оттенок. Все та же обреченность, мысль и убеждение, что что бы Катя ни делала, все останется так же. Единственное, что может хоть как-то поменять ход ее жизни, это время. Время, со временем, выгонит ее из Седова. Засунет в какую-то иную дыру. После Софьи куда ей останется пойти? В какой-нибудь мед. Там картина будет той же самой. Разве что без Нины. Нина вряд ли пойдет за Катей по ряду причин, даже если бы хотела.
Да и если бы пошла, Катя бы ее остановила.
Большой палец правой руки, скрытый под одеялом, как и все остальное тело Щепки, плавно проходит подушечкой по костяшке, выпирающей на тонкой коже. Указательный сгибается под давлением, но снова распрямляется. Катя же думает дальше.
Не то чтобы думы были сейчас ее основной целью, нет. Скорее, она ждала. Чего-то. Чего-то, после чего ее тело скажет ей «пора, я не могу больше терпеть», и тогда Катя встанет с кровати. Не она одна, надо сказать. Где-то в стороне раздаются шорохи. Не слишком важные. Потому что накрытая одеялом Катя не двигается, за исключением ее большого пальца, все еще натирающего указательный. Это успокаивало. Не слишком успешно, учитывая, что избавляться от стресса надо было по-другому, но прямо сейчас у Стрельцовой имелся вполне четкий выбор.
Первое, она могла сделать все по-старому. Но это подразумевало взять в руки мобильник, попытаться найти что-то. Чего она еще не видела. Или увидеть в новом цвете. Это было сложно.  Со временем, когда смотришь все больше и больше, перестаешь видеть эти самые новинки. Видишь старое. Видишь повторяющееся. Видишь клише. Поэтому, медлила. Этот вариант в целом был подходящим, но в нем не было искры.
Второе, она могла снова сделать это. У разных людей «это» было разным. Кто-то так кивал в сторону выпивки. Кто-то в сторону косяка с травой. Для Кати «это» было прогулкой. Простой прогулкой, можно было подумать, если бы не пара моментов, требующих проводить ее именно ночью и именно в тот момент, когда напряжение где-то внутри Кати нарастало до значений невероятных. Когда терпеть уже сил не было.
Да. Не было.
Поэтому Щепка стягивает со своей головы одеяло. Медленно. Накрытая полностью, теперь у нее показывается макушка, со слегка растрепанными волосами, затем лоб, глаза. Одеяло останавливается. Катя же задает себе вопрос.
«Я хочу сегодня снова туда пойти?»
Он простенький, но важный. А еще ответ на него приходит утвердительный. Да, хочет. Надо подумать. Надо отойти подальше от всего, что произошло. Сделать шаг назад,и для этого Щепка теперь уже окончательно стягивает одеяло, садится на кровати и, окидыввая взглядом комнату, из которой ей было запрещено выходить ночью, понимает, что, да. Сегодня ей надо опять повторить свою прогулку.
Просто надо. Потому что это работает. Это отвлекает. Это заставляет задуматься о чем-то. Щекочащее ощущение опасности, вызывающее желание жить, из-за которого последние несколько дней она могла контактировать с иными людьми. Она встает. Она одевается. Не слишком много одежды. Все еще тепло, хотя уже и меньше, но ей достаточно накинуть на пижаму кофту.
Пижамой, правда, это вряд ли можно назвать. Спортивные мешковатые штаны. Майка. Нижнее белье. И кофта поверх. Все те же туфли на ногах, потому что других подходящих не было. И распущенные волосы. Очки. Потому что очки нужны были. Без них Катя бы не дошла. И ведь она четко знала, куда идет.
Забавно ли, но отсутствие Лыбы не вызывало у Стрельцовой ровным счетом никакой реакции. Просто еще один факт. Там могла уходить. Возвращаться. Это нормально. Катя вот прямо сейчас уходит. Может, Аня тоже пошла по своим делам. Любым делам. Мыслей в голове по ее поводу не возникает ни когда Щепка идет по коридору, ни когда спускается и, втягивая в ноздри ночной прохлыдный воздух, оказывается уже на улице.
Тихий, бодрящий вечер.Нет, уже ночь. Далеко не вечер. Вечером он был, когда Катя еще только отправлялась в постель с четкой мыслью, что не может больше терпеть. Скоро колесо  сделает еще один поворот, и в Софье начнут появляться люди. Больше людей, а там, где их больше, уже не будет возможностей, чтобы провести время для себя. Его и сейчас не было — приходилось платить за него сном, но в последнее время она чувствовала себя достаточно бодро. Будто мысли уже не цеплялись за какие-то неважные детали. Будто сейчас она, прохаживаясь по территории Софьи,могла действительно чувствовать.
И прохладный ночной воздух. И то, как с ее шагами он расступается, чуть расправляя ее волосы. И то, как пахнет трава на скошенном газоне. То, как ткань одежды трется о кожу. То, как где-то далеко, далеко за огнями фонарей, ждут звезды, еле заметные из-за света Седова. Но они точно были там. Катя могла поклясться, что даже могла различить парочку, но стоило ей, запрокинув голову, снять очки, прямо перед тем, как зайти в дверь, что точно должна быть открыта, звезды пропали. Все еще там, но их не было видно.
Точно так же, как пока не было видно и Катю, каждый день, изо дня в день, хотя она была.
Дрожащие пальцы дергают на себя ручку двери. Поддается. Открывается. Еле заметный скрип, затем звуки шагов. Она заходит внутрь. Не остается, не тормозит и не замедляется для того, чтобы сконцентрироваться, прислушаться. Это в первый раз она была осторожной. Это уже второй. Она чуть увереннее. Медлит слегка, но все же уверенее, чем в прошлый раз. Никого нет. Потому что никого нет. Точно нет.
Она идет, идет по коридору, затем сворачивает, мимо лестницы. Медкабинет и дорогу до него Катя знала как свои пять пальцев. Спасибо... многим факторам. Уже выверенным движением она касется ручки, затем опускает ее, тянет на себя. Двери в комнаты всегда открываются на себя. Пожарная безопасность.
Развернувшаяся сцена заставляет застыть. Не то чтобы Екатерина считала себя персоной смущающейся. Но обычно, когда ты открываешь дверь и видишь там переодевающегося кого либо, то всегда возникает небольшой буффер. Доля секунды, за которые ты принимаешь решение, закрыть дверь или нет. В голове Кати была мысль только «закрыть». Установки в виде воспитания были вполне четкими, чтобы помнить, что не стоит подглядывать за переодевающимися. Точнее, так бы Катя и поступила в иное время — ее рука даже слегка дернулась, чтобы захлопнуть дверь.
Но нет. Повисло молчание. Потому что по ту сторону дверного проема действительно был кто-то. В темноте. Ночью. Такой же человек, решивший побродить. Ночью. И этот человек сейчас снимал себя одежду. Пытался по крайней мере. Что вызвало вал вопросов в зависшей голове Кати, но стоило ее взгляду сфокусироваться, начали появляться детали.
Щепка знала, кто это. Знала также и то, что просто так люди не вылезают в школу, чтобы переодеться. Одежды было достаточно в их комнате. У нее имелась маленькая, крохотная догадка. Но пускать ее в дело Катя не решилась.
Вместо этого Щепка отводит взгляд. Ее рука, тянувшая на себя дверь, осторожно толкает ее. Закрывая. Пока замок не щелкает, а Стрельцова остается в коридоре, потупив взгляд в пол и имея только одну мысль на данный момент. Надо подождать. Она подождет. Ей просто нужно подождать. Вряд ли Аня застряла там надолго. С другой стороны...
С другой стороны, какого лешего?
Дверь снова открывается. В полном молчании. Щепка заходит, но на этот раз без вгляда на Лыбу. Не проходит мимо, но идет в ту часть крохотного кабинета, где стоит стул. По другую сторону от раковины с зеркалом. Садится. Все еще не поднимая взгляда, кладет очки на поверхность из дерева рядом, скрытой под стеклом с бумажками. Стягивает с плеча кофту. Затем, будто Ани здесь не было вовсе, кладет ногу на ногу. Снимает правую туфлю, обнажая босую ногу. Начинать стоило действительно с обуви. Затем та же операция с другой. Неторопливо. Будто так и надо. И плевать, что в метре стоит другая девочка, которая черт знает зачем пошла на ночь глядя в то же самое место, куда пошла Катя.
Кате было плевать. Это не ее дело. И не дело Ани, что Щепка забыла ночью в медпункте и зачем раздевается. Миру плевать на Стрельцову. Стрельцове плевать на мир. Все честно.

В этом не было любви.
Честно говоря, Катя не была уверена, что в этом вообще хоть что-то есть. Она не была уверена в том, что что-то вообще есть хоть где-то, ее мир сузился до пределов ее тела, заполняя все остальное полнейшей чернотой. Будто попытка закрыться от другого человека была воспринята разумом как нечто травматичное достаточно, чтобы запереть Щепку от всего окружающего напрочь. Но это было бы так, если бы это не происходило раз за разом.
Ее руки, двигаясь по заранее узнаваемым траекториям, расстегивали пуговицы. Стягивали ткань. Убирали лишнее, методично расщепляя, пока вокруг была темнота. Пока взгляд, выцепивший из этого знакомого "ничего" Аню, но теперь упирающийся в какую-то несуществующую точку, не игнорировал все то, что было вокруг.
Нет, конечно, она видела и знала, что она в медкабинете. Но сейчас чувствовала себя так, будто кабинета нет. Ани нет. Школы нет. Ничего нет. Корпуса по ту сторону Софьи нет, где спит Нина. Седова нет. России нет. Ничего вообще нет. Есть только она, и прямо сейчас она избавляется от всего лишнего. Потому что в ее случае одежда не нужна. Зачем она, когда ты в пустоте? Когда ты в гребаном ничего.
Поэтому, кофта отправилась на стул. Сложенная аккуратно, она стала частью того, чем было ничто. Следом руки, вернувшиеся к Стрельцовой, обхватили ее бока. Поддели ткань, белую, легкую, и потянули ее вверх. Через голову, освобождая, начиная с живота, кожу. До середины. Пока та не поняла, что нет. Это надо было сделать потом.
Она остановилась только  на мгновение, перед тем, как отпустить майку и, задумавшись, сместить ладони на уровень бедер, и, теперь уже потянув за штаны, опустить их. Резинка, стягивающая и поддерживающая этот предмет гардероба, прошлась по ягодицам, приминая их ровно настолько, насколько позволяло натяжение. Когда его стало слишком мало, чтобы стягивать дальше, штаны упали к ступням, приподнявшимся одна за другой, чтобы из штанин можно было вылезти. А руки доделали дело, складывая мешковатую ткань так, чтобы она лежала на спинке стула аккуратно.
Майка все же была следующей. И от нее Катя избавилась уже довольно быстро, безжалостно подняв и не замечая, как движение белой ткани заставило по телу пробежаться еле заметную дрожь. Или дрожь была от ощущения холода? Оно же, кажется, заставило почувствовать стягивание у сосков. Что-то, что позволяло понять, что из-за разницы в температуре они стали чуть тверже. Чуть сжались. Не так, чтобы уже можно было резать стекло, конечно, но так, чтобы, если смотреть со стороны, достаточно выделялись. Даже с куцой фигурой Кати, их можно было приметить. Просто чтобы понять, что та все же не была фарфоровой куклой без любых отличий от, собственно, куклы.
Следом же... Следом она нагнулась. И, поддев большими пальцами лямки трусов - белых и крайне непритязательных, спустила их ниже, снова приподняв ноги в самый последний момент. И положив этот предмет одежды вместе с майской на сидение.
Оставалось разве что...
Что она делала дальше? Косы.
Без жалости, без сожаления. Машинально. Сорвать резинку с одной. Сорвать с другой. Приняться за пряди, положив одну косу на плечо и проводя по прядям пальцами. Расправляя их. Освобождая. Длительно. Так что, можно было сесть. Согнуть колени и опуститься на стул, чувствуя бедрами его холодную поверхность, а попой мягкую майку. Чувствуя, как мурашки из-за этого холода бегут по ногам. Чувствуя, как волосы постепенно становятся... Проще. Понятнее. Свободнее. Пока не становятся свободными совсем. Наполовину, по крайней мере, заставляя откинуть их за спину и взяться за косичку вторую. Меддленно. Методично.
Раз за разом, ведя пальцами от корня к кончику. Смотря вперед. Смотря вперед. Смотря вперед.
Смотря в сторону.
Она не знает, зачем. Просто захотелось. "Захотелось" - важное слово, заставляющее Стрельцову чуть замереть, но потом сразу же продолжить. И кончики пальцев снова ведут по волосам. Пока в пустоте постепенно не появляется то, на что Катя посмотрела. На человека. На человека, которого та знала. Смотрела украдкой. И знала украдкой. А теперь видела в таком же виде, в котором была она сама.
Пальцы застыли.
Катя отвела взгляд. Согнула костяшки. И поднялась.
Голые ступни шлепают по линолеуму. Дверь скрипит. Темнота, окружавшая, оставляет в себе Аню. Ту самую, что остается позади, когда Щепка, поднявшись со стула, выходит из медкабинета. И, смотря все еще в одну точку, идет.
Сначала прочь.
Потом по коридору.
Потом наверх.
Потом в класс.
И темнота идет за ней, ровно до того момента, пока Катя не доходит до парты.
Садится на нее.
И, поджимая ноги, обхатывает колени руками, смотря в окно. Горбя спину. Опуская на коленки подбородок. И смотря сквозь очки на стекло, а сквозь стекло на ночную Софию.