Больше всего Катя любила свое умение останавливаться. Прекратить ту деятельность, что сейчас занимала ее мысли, резко переключиться на что-то другое, снизить уровень стресса. Вернуться к делу, когда станет лучше. И в последнее время все шло изз рук вон плохо.
Не то чтобы у нее была какая-то определенная череда плохих событий. Скорее, одна мелочь за другой, цепляющаяся и заставляющая думать о плохом, из-за чего мировосприятие резко хромало. Не хватало какой-то теплоты, чего-то знакомого и спокойного, чтобы понять, что все хорошо. Ну или просто чего-то, что заставляло бы улыбнуться. Чего-то, что могло бы пнуть уставший от прозябания в Софии мозг, рвущийся куда-то подальше от Седова. Понимания, правда, куда именно, не было. И концентрироваться на свободе передвижения не удавалось. Нет, ей нужно что-то другое. Что-то еще более простое и низменное. Что-то очевидное, что-то знакомое, что-то отвлекающее.
Шаг, один-другой, и она останавливается. Посреди двора интерната, с сумкой в руке, в которой была спортивная форма. Делает вдох. Затем достает мобильник. Она видела что-то интересное недавно. Надо только вспомнить точно, было ли оно действительно интересным, или ей только показалось. Еще парочка шагов, с опущенной в экран головой, ближе к стене, чтобы опереться на нее, прильнуть спиной, пока пальцы набирают в строке поиска ничего не значащий код из букв из цифр, выдающий только один единственный результат.
Катя жмет на значок в виде треугольника, означающий «воспроизведение». Моргает. Внимательно. Еще раз мысленно проверяет, что она в наушниках — правда, только в одном — второй сдох сегодняшним утром, но даже вися сейчас вряд ли бы смог выдать, что именно смотрела обладательница телефона. Видеоряд какое-то время был довольно скучным. Дорога, автобус, домики. Затем большой палец три раза стучит по правой стороне экрана. Перемотать на тридцать секунд вперед. Еще. Еще. Пятьдесят секунд. Нашла. Две девушки, стоящие спиной, одна из которых тянется рукой к бедрам той, что просто в этот момент ехала домой. Или в школу. Или на работу. Катя не знала японский, чтобы точно распознать, школьницы ли участвуют во всей это постановке, или же то взрослые люди, но вряд ли это было важно. Одна пристает к другой. Активнее. С поцелуями. Еще пятьдесят секунд вперед. Поцелуй громкий, хлюпающий. Катя знает, что вроде как это означает «вкусно», когда ешь чью-то еду, но почему это встречается в порно? Еще пятьдесят секунд. И еще. Она спускается ниже. Палец отводит ползунок еще правее, к середине видео. Ее развернули. Теперь изучают языком ее бедра, задницу. Все с тем же хлюпаньем. Если выключить звук, то ничего страшного, но звук пока мало волнует.
Что же волнует? Волнуют вздохи и стоны. Стрельцова закрывает глаза. Да, наверное, они бы могли понравиться. Поднимает веки. Проводит пальцем сверху вниз, запоминает название, закрывает приложение, открывает новое, выбирает получателя.
«VRTM-090»
Только код. Без приветствия, без доброго утра, без чего-то лишнего. Сообщение тут же прилетает с ярлычком первого отправленного за сегодняшний день, чуть выше сразу подписывается дата «13 августа». Еще выше — сообщения за вчерашнее, нет, недельной давности общение. Они обсуждали... Порно. Не с точки зрения кому что нравится. Скорее, с точки зрения того, как одна студия имеет вполне четкие, но не слишком заметные поначалу отличия от других. Как стиль, по мере поступления работ на рынок, становится более явным.
Почему недельной? Она позвонила. Закончилось все тем, что она позвонила. Ей хотелось узнать что еще он думает, как думает, почему думает. Текстовое общение было проще, но вот голос... Голос в итоге не выдал ничего нового. Бесполезен. Поэтому она вернулась к сообщениям.
Прочитано.
Теперь напротив странного кода стояло две галочки и только в этот момент Катя нажала на кнопку блокировки. Прочитал, кажется. Или отправленное сообщение дошло. Не важно, посмотрит ли. Не важно, посмотрит ли с точки зрения материала для акта грязного и не слишком лицеприятного, или же с точки зрения материала, который она отослала. Вообще не важно. Может, он потом пообщается с ней на эту тему, может, нет. Не важно.
Катя отталкивается от стены. Стресс снят, ей стало легче. Она смогла немного прикоснуться к кому-то. Поучастовала в общении. Это было приятно. Не в целом участвовать, скорее, общаться с кем-то близким по интересам, кем-то, кто может понять.
Надо было идти, и она пошла. Шаг, второй, третий, с опущенной головой, опущенным взглядом, пока в голову возвращалась та же линия размышлений, что была до того, как Катя решила сконцентрироваться на японском пореве и Яне. У нее были задания, были вещи, которые надо было сделать. Много. По одной не так уж страшно, но когда их целый сонм, ты просто берешься за то, что можешь. Просто чтобы избавиться от очередного квеста, взятого случайно и без возможности его выбросить из списка. Все что угодно, главное чтобы побыстрее избавиться, чтобы было хоть какое-то движение в мертвом мире.
Такое движение вдруг случилось в тот момент, когда Стрельцова завернула за угол. По ту сторону стены стояла девушка, которая была ей знакома. Она не вызывала страха или ярости, но она была связана с тем списком заданий, который был у Кати на руках. У нее не было лица, не было имени, не было вообще ни одной детали, но она все же появлялась в этом списке и с ней надо было что-то делать. Щепка замирает на полсекунды, чтобы сменить направление своего движения, и вот, с небольшой спортиной сумкой на плече, одетая в темноватое платье и белую рубашку, слишком теплые для августовской погоды, она движется напрямую к той, кого называют Степлером.
Катя понятия не имела, почему. Она не знала почему и ее называют Щепкой, хотя к ней никогда так не обращались. Только упоминали, если думали, что она не услышит. Но «Степлер»? Почему «Степлер»? Не важно, потому что она уже дошла.
- Привет. - начинает Щепка, не меняя выражение лица, смотря мертвецким взглядом двух черных глаз на девушку, которую звали Алина, которая была заметна только одной деталью. Она не дружила с Ниной.
- Че надо? - приветствия ответного не было. Не важно. Приветствия лишние.
- Я хочу поговорить с тобой про Нину. - будто бы начиная говорить о погоде, тут же, без лишнего испуга или нервов проговаривает тихим тоном Катя, та самая старшая сестра, заботящаяся и замечающая что ее маленькую сестру нередко заставляют делать то, что ей не хочется — Пожалуйста, не обижай ее больше... -
Разговор, кажется, начался.

Кате было трудно, но Катя об этом не подозревала. Большая часть тех вещей, что были очевидны и заметны, для девочки с косичками оказывались скрытыми. Их просто не было, как не было реакции, не было понимания атмосферы беседы. Словно из всего языка тела, из всего этого общения, все, что могла выцепить Щепка, это только слова. Притом, произнесены они были виндовским роботом-говорилкой. Скорее всего, мужской версией, той, что была озвучена мужиком лет сорока. Буквы вставлялись отдельными звуками, собирались в слова, их тональность плавала то вверх, то вниз, из-за чего создавалось впечатление, будто Стрельцова говорит с человеком, который будет требовать за Нину выкуп и обязательно не звонить в полицию.
Но Катя привыкла. Катя всю жизнь так живет.
- Пойдем отойдем.
Пойдем. Почему бы и нет? Просто отойти это не страшно. Хотя, стоило Скрепке взять себе очки, Щепка чуть дернулась назад моргнула и прищюрилась. У нее не было такое уж плохое зрение, чтобы вообще ничего не видеть, но вот все, что находилось на заднем плане, уже после Алины, стало слегка мутноватым. Это изменение выдавливало из девочки новую эмоцию на казалось бы безэмоциональном лице — она чуть хмурилась. Брови чуть сведены. Маленькая складка меж них. И вид, ставший чуть более... Жестким, что ли? Мертвым и жестким. Что вообще не шло и без того мертвецкой на вид Кате.
Они идут. Топают. Стрельцова знает, куда. Не в том плане, что знает точно, зачем и куда ее ведет Алина — этого Катя вообще не вдупляет до последней секунды, да и после нее тоже. Скорее, места знакомые. Бункер был «относительно» знаком. Она была тут. Один, может, два раза. Любопытство, не более, но не более того. Ей незачем было сюда ходить. Ей не нужно было сюда ходить до этого момента, когда Алина ведет ее за рукав, пока свободной рукой Катя сжимает лямку сумки. Ей ведь нечего бояться. Ну, в смысле, что самое плохое, что произойдет? Как раз на такие случаи папа в свое время выдал подарок. Хотя, нет. Это была мера предостережения. Но с ней все равно было спокойно. Уже ее наличие помогало.
Поэтому, нет, у Кати не было страха.
Декорации сменяются достаточно быстро, чтобы не было ни желания, ни четкого порыва задавать вопросы. Они просто идут говорить. И, стоило Алине таки подобрать подходящее место да расположиться, Щепка... Застывает. Не остолбенев от ужаса или грозящих ей пиздюлей. Нет, она просто стоит. В том же самом месте, ближе к выходу из обшарпанного временем помещения, которое впору назвать каменным гробом. Холодно. Грязно. Не сыро, но запах пыли и камня, каменных стен, напоминает о сырости. Не хватает капель, падающих где-то вдалеке. Скрипа железной двери.
Алина говорит.
А чё твоя Нина сама не может сказать, если ей чего-то не нравится, а? Ты кто вообще, что за неё просишь? Тебе не кажется, что это какой-то гнилой базар, что чмошница типа тебя впрягается за малолетку, с которой я ничего такого и не делаю?
Снова машинный голос. Без эмоций, без окрашивания. У Щепки на руках только фразы. Она чуть сильнее сжимает лямку, чувствуя в словах Степлера какую-то неясную угрозу, но больше именно в самих словах. Она пока еще ничего не делает. Совсем ничего. Степлер не враг. Просто говорит резко. Странно. Нину обижает. Кате не нравилось, когда Нину обижают. Не до состояния «Выбить коленные чашечки», но просто раздражает. Хочется сразу прояснить, что так делать плохо. И что Нина хорошая, с ней просто надо подружиться.
Щепка снова щюрится. Моргает один раз, пытаясь сконцентрировать взгляд на расплывающемся образе Алины, которая сидела уже слишком далеко, чтобы ее видеть во всех деталях.
- Она моя сестра. - отчеканивает Екатерина факт, - И ты делаешь. -
Факт за фактом. Катя была дерьмовым собеседником. Но по крайней мере она понимала, что на одних только фактах долго не выедешь. Люди не любили факты, они казались сухими. Так что Щепка моргнула еще раз. Попыталась сделать такое выражение лица, которое было бы... Честным, что ли. Обеспокоенным. Будто ей не насрать на все. Будто она заинтересована в разговоре. Будто Алина не пропадет из ее жизни, стоит только им выйти из бункера.
Поэтому она начала перечислять.
- Подзатыльники. Гоняешь ее за пивом. - быстрая пауза, с поджатыми губами, затем продолжение — Если хочешь с ней подружиться, то просто поговори. Если нет, то можешь найти себе другого курьера. -
Нет, ей действительно было плевать. Дело было не в справедливости вселенского масштаба. Не в том ,чтобы не шпынять вообще никого. Дело было просто в Нине. У которой жизнь была далека от идеальной, но хотя бы с дылдой которая ее отправляет на посылки, можно что-то сделать. С тем, чтобы сбежать из Софии и жить нормально — нет. Катя просто решала проблемы по мере их поступления. не делаю?

В момент срыва Алинки видеоряд остановился. Если бы Катя не была так уж сильно сконцентрирована на серьезности момента, на том факте, что скоро ее побьют, притом, она сама не слишком четко понимала, за что именно, то наверняка бы сейчас повернула лицо к камере. «Да, это я. Катюха. И сейчас я снова попала в ту ситуацию, когда я кого-то выбешиваю. Это случается довольно часто. Я уже привыкла, поэтому обычно молчу, если могу молчать.» В конце концов, она не была глупой. Может, отстраненной, но не глупой. И логическая цепь между орущими людьми и негативным отношением довольно быстро выстраивалась в ее голове. Как и тот факт, что Алина притащила ее поговорить сюда не просто так. В смысле, не просто поговорить, а в смысле притащила куда-то подальше от глаз. Потому что Алиночка была бойкой натурой. Если Стрельцова старалась не концентрироваться на телесном контакте, Степлер в этом самом контакте была как рыба в воде. И речь сейчас шла далеко не о каком-то приятном контакте.
Надо было разозлиться. Начать орать. Кричать, размахивать руками, вот это вот все. Но не работает. Катя крепче сжимает лямку сумки. В случае чего отбиваться придется ею, но даже когда девчонку хватают за воротник, ее взгляд становится лишь чуть жестче. Будто она не жмурится, а пытается сфокусровать непривыкших без очков глаз на Алине, которая была и так уже близко.
Слова летят мимо. Ну, в определенной мере. Они как белый шум, воспринять который тяжело, так что в голове у Кати раздается не голос Алины, а музыка и голос чужой. Не то чтобы она вообще не слышала собеседницу. Скорее, не понимала. Не понимала, почему и зачем, не понимала, с чего та так вспылила. Честно говоря, не будь у Кати в голове отсутствия пары жизненно необходимых винтиков, она бы все равно вряд ли поняла, от чего последовала такая реакция.
Ответ требовал погружения. Притом, длительного, в размышления и те самые чертоги разума, куда часто забредал Камбербетчесвкий Шерлок. Времени на них у Кати не было, потому что секундой позже, впервые за все это время, ее выражение лица изменилось. Резко. Глаза распахнулись, рот приоткрылся шире, но продолжения увидеть не удалось, потому что Стрельцов согнулась напополам, хватаясь рукам, сжатыми в кулаки, за грудь. За то место, куда прилетел степлеровский кулак. Внезапно. Быстро. И больно.
Прямо как надо.
Удар чувствовался отрезвляюще. Но, самое главное, он был болезненный. Он был болезненный и правдивый настолько, что в голове самой собой возникла фраза «заслужила». Может, не за общение, может, не за какие-то вещи, а просто заслужила. Кашель следом. Еще боль, теперь уже на затылке. Мерзкая, противная и заставляющая поднять голову, скривившись.
На Алину смотрит раскрасневшаяся и стискивающая зубы Стрельцова-старшая, все еще державшаяся за грудь, сглатывающая, сжимающая губы. Колени все еще подогнуты, а расправлять спину не удается. Кажется, что если она поднимется, то задохнется. Воздух будто не поступает в легкие, поступает тяжело.
И вместо слов вырывается сначала кашель. Только после него реплика.
Ну, должна была идти реплика. Какая-нибудь. Остроумная. Опровергающая все слова Степлера, начисто оставляя ее без возможности ответить, вот прямо так, чтобы она оторопела и застыла в возмущении, пока Катя поднимается с пола и дает ей оплеухи. Такого, конечно, не будет. Не потому что Стрельцова такая вот возвышенная ,чтобы не обращать внимания на конфликты, а потому что вместо слов изо рта вырываются вздохи и все, что удается из себя выдавить, это жалкое «Я не лицемерная».
Трусиха — да. Уебище — да. Лицемерие было чем-то новеньким. Будто Скобина знала Щепку уже давно, о чем сама Щепка не знала, но почему-то знала Скобина. И видела лицемерие. Тучи его. Непонятно откуда взявшееся, но именно оно, как кусочек пазла, не встающий на свое место, заставляет Катю сделать то, чего папа учил ее никогда не делать.
А именно, не давать повода дальше себя бить.
Правая рука, та, что была прижала к груди, резко отрывается от нее. И летит в сторону лица Алины. Не как кулак, направленный и яростный. Скорее, как мокрое полотенце, пока сама Стрельцова резко зажмуривается. И кашляет еще. Из-за чего провальный удар становится еще более провальным. Но по крайней мере это удар. Какой-то. Со слабой надеждой, что его будет достаточно.

Катю избивали не так уж и часто. Точнее, ее практически не били. Потому что Катя была стремной и подходить к ней было такое себе. Поиздеваться могли, толкнуть могли, но та только недоумевающе посмотрит с высоты сидящей на полу девки, да встанет, отряхнется и продолжит заниматься тем, чем занимается. Будто это был какой-то случай, совершенно случайный, а не направленный акт агрессии. Случайности они такие. Они мимолетные, они быстрые, а еще они забываются быстро. Стрельцова, конечно, была в определенной мере и как гномы из одной фентези-вселенной, ничего не забывая, хотя и не записывая, но обиды не держала.
Случайность же. На нее тоже не обижались, если она наступала на ногу.
С направленной агрессией было труднее. Она была длительной. Она была непонятной. Потому что не ясно было «Зачем?» Она не отменяла необходимости для коммуникации. Она вообще не работала, если была для того, чтобы отвадить Щепку от Алины. Или преподать какой-то урок. В какой-то момент, спустя то ли пощечину, то ли удар, стеревший напрочь все понимание ситуации, Катя поняла, что все, что она чувствует, это боль. Боль была понятной и ясной, а еще всеобъемлющей и распространяющейся по всему телу. Как смола, покрываюшая Стрельцову, пока та хваталась за голову, чтобы носок ботинка не ударил в висок. Потому что удар в висок убьет. Колотая рана в бок убьет. Сворачивание шеи убьет.
В какой-то момент Катя поняла, что не думает уже ни о чем, кроме смерти. И о том, как много способов есть для того, чтобы откинуть копыта, и еще больше, если в этом тебе кто-то помогает. Отметины появлялись одна за другой, но она продолжала держаться за голову, свернувшись калачиком, подергиваясь каждый раз, когда жесткий носок соприкасался с кожей и костями под тканью. Сжимаясь и чувствуя, что по сравнению с прилетающими ударами лежать на сумке не так уж плохо.
Сколько это продолжалось, она уже не понимала. Может, целый день. Ощущение такое, что целый день. 24 часа. Подряд. 24 часа подряд Алина избивала Катю, потому что Катя... Потому что Катя что? Да хрен его знает. Потом все просто прекратилось. И Катя лежит на полу. Пол холодный. А рядом растекается по воздуху запах табака.
Всегда нужно держаться за голову. Ударят в голову — вырубишься, поэтому защищай голову. Это она помнила. Помнила еще слова о том, что если все станет «плохо», то ей надо будет достать шокер. Электрошокер. Подставить его к открытому местоу на коже, нажать кнопку. Так нужно сделать, если ее начнет избивать мальчик. Папа не рассказывал, почему именно мальчик, но Катя предполагала, что ее могут захотеть трахнуть и такие мысли почему-то казались смешными. Просто потому что ее вряд ли мог кто-то захотеть. Но шокер она все равно носила.
Даже сегодня. В этой сумке. Которая была с собой.
Катя зажмуривается. Ей все еще больно, а последние слова Алины пролетают куда-то мимо нее. Стрельцова просто держится за голову и слегка подрагивает. Всхлипывает.  Потому что больно. И взгляд ее не встречается со Скобиной просто потому, что веки плотно закрыты, а на губах виднеется капля крови. Прокусила, видимо.