К большинству получаемых в драках повреждений Алина безразлична. Алине, если точнее, похуй. Во-первых, это честно - раз уж она пришла обкашливать вопросики силой своих девичьих кулаков, так и ей стоит быть готовой к тому, что ее оппонентка применит на ней физическое воздействие. Во-вторых, это даже прикольно - смотреть, как после драки под кожей разливаются ноющие синяки на все оттенки сизо-бурого. В-третьих, есть в самом факте удара в грудь, живот, спину или бедро, что-то очень правильное.
Реальное.
Отрезвляющее.

Так вышло, что женские драки были вообще не про это. Девочки дерутся по-другому. В том, как дерутся девочки, нет ничего правильного, и готовой стоит быть вообще ко всему - в том числе, к тому, что тебя задавят числом. И к тому, что драка в какой-то момент превратится в унизительное избиение, лучший исход которого - не получить перелом ребер, пальцев и сохранить столько достоинства, сколько получится.
Вот в такое западло попадать Алина вообще не любила, но смиренно принимала его всякий раз, когда оно приключалось. Потому что, включите бошку, она сама пришла сюда пиздиться со старшими шмарами, которые решили, что новенькая отчего-то всенепременно должна поделиться с ними своими скромными финансами. Алина расценила такой подход как ссаный беспредел и ввязалась в мрачный девчачий замес с тремя кобылами сразу.

А сейчас ее руку вдавливал в землю чей-то каблук. Ай.

На волосы прилетел чей-то смачный харчок. Унизительно, но хотя бы не больно, да и не впервой. Кобылы гыгыкали и одной из них даже хватило ума достать мобильник, чтобы заснять сцену унижения Скобиной. Пока девочки умилительно обсуждали, что бы такое славное Алина могла бы сделать на камеру, после чего у нее обтрясли бы карманы и отпустили с миром, давление на руку ослабело.

- Нахуй пошла, а?! - резким рывком подорвалась с земли Алина, оставляя в воздухе дорожку из капающих из носа капель крови. Макушка прилетела замечтавшейся об унижениях пизде прямо в подбородок, впечатывая в него, вроде как, ее же харчок. Телефон выскользнул из ее рук и, описав дугу, шлепнулся прямо об асфальт. Хотелось надеяться, что насмерть. В бабских драках главное не щелкать клювом и, едва не упав в момент, когда две оставшиеся подружки попытались схватить ее и вернуть оземь, Алина нихуевым рывком за волосы отправила самую борзую шмару в стенку. Аккуратненько так, носиком, чтоб отвлечь. Этого было достаточно, чтобы Алина не была зажата между молотом (стеной) и наковальней (тремя местными шмаровозинами). И, пока та, что у стены, извергала из себя матершинные проклятия и ловила пальцами потекшую из носа кровушку, Алина, во-первых, успела получить коленом в живот, а, во-вторых, двинула в грудину сама.

Пиздец, но пиздец, принятый с достоинством.
Впрочем, она тут не одна такая. Вон, чуть в стороне, пацаны мутузят какого-то рыжего. Гыгыкают. Рыжему тоже пиздец, но рыжий тоже держится. Алина чувствует с ним молчаливую солидарность. Стоит ей задуматься об этом, как ее мощно отбрасывает назад, зато она успевает оставить облезлым маникюром борозду на ебальце бившей.

Звезды, планеты, магнитные бури или еще какие необъяснимые природные свойства помогают ей не упасть - рядом оказывается тот самый рыжий. Алина цепляется за него, роняет, и это странным образом помогает ему уйти от массивного мужского кулака, метившего прямо в центр лица.

- Алина, очень приятно, - бурчит она, прежде чем ее поднимает за грудки девичья рука, в которую Алина беспощадно впивается ногтями, изворачивается и вгрызается, очень надеясь догрызть до мяса.

Пошли вы нахуй, девочки.

[icon]https://forumupload.ru/uploads/001a/e7/0d/4/680179.png[/icon]

Подпись автора

пусть всё горит

Алина шумно выдыхает. В голове неожиданно мягко и нежно плывет, звуки словно приглушает ватой, а лица двух еще стоящих на ногах девочек растекаются в красочном мареве. Нет, это не сотрясение мозга, отнюдь.
Алина не шаолиньский монах, не потомственная каратистка, папа не учил ее боксерским приемам для самообороны. Просто иногда Алина ощущает исключительную солидарность со своими внутренними демонами, и вместе они ебошат настоящее искусство.

Алина перестает разбирать - кто, что и где. Она чувствует под пальцами вминаемую кожу, оттягиваемые волосы, отдачу от столкновений тела и бетонной стены. Слышит звуки, чувствует запахи, видит мелькающие цветовые пятна, и не думает. Абсолютно, блаженно не думает. Ей не нужно думать, чтобы делать людям больно - это вообще занятие нехитрое.
Алина не слишком озадачивается уходом от ударов. Алина ловит их грудью и боками - поболят и перестанут. Девчата получат от нее гораздо больше боли - это и ознаменует торжество собственного превосходства для Алины. Такая вот простая математика уличных замесов. Проще и приятнее всех этих синусов-косинусов-хуинусов и прочей бестолковой дряни из школьной программы.

Но что-то неуловимо меняется в воздухе. Девичий боевой раж сходит на нет, и даже занесшей кулак для очередного удара Алине приходится обернуться, на звук мяса. Его ни с чем не спутать. Это звук кулаков, разъебывающих живую плоть, звук человеческой отбивной, звук, при котором любая, даже самая лютая пиздиловка церемониально смолкает. От этого звука не по себе даже Алине, он пробирает до мурашек сквозь синяки, и есть в его отголосках что-то до сладкого родное.
По ту сторону этого звука - нежность рук матери, ее колыбельные, которых никогда не было. Свешенные ноги с плеч отца. Сладкое, голожопое детство. Алина почти-почти способна коснуться воспоминаний, которых никогда не было, просто слушая его.

Девица извертывается из ее рук, вместе со второй они подхватывают кровоточащую носом подругу и рвутся к пиздиловке, гораздо более брутальной чем то, что позволяла себе Алина. До нее уже никому нет дела - отлично. Она прислоняется к стене усталой спиной и закуривает, глядя на то, как три кобылицы и два акселератных кобеля еле-еле оттаскивают рыжего от посиневшего парнишки.
Куда там этим вашим "рыжим из Иванушек" - вот кто действительно производил впечатление. Алина любила грубую силу и звериную ярость. Она смотрит на рыжего с живым восхищением. Искаженное лицо его, кажется, выражает что-то за гранью человеческого.

Как же охуенно.
И, будет тому свидетельницей бабуля, стыдливо смотрящая на внучку из слащавого божьего рая, Алина бы ему отсосала.

Неумолимо вечереет.
Алина курит.
Опять.

Руслана с тех пор больше не трогали. До Алины до сих пор иногда доебывались, но все реже и реже. Признаться, она даже немного жалела об этом. Образ простого рыжего парня, который превращает доебавшегося до нее дибила в синюшную отбивную не выходил у нее из головы. Алина даже поймала себя на том, что от мыслей об этом к ней возвращается былая звериная прыть, утраченная после полугода в спецшколе и курса нейролептиков. Не, все это, конечно, не шло ни в какое сравнение с тем, как расхуячивал ебальце тому пареньку Руся - в этом смысле он был настоящий талант. Алина, попытайся войти в такой раж, не то поедет, не то не сможет, и хуй его знает, что вероятнее.

Во всем остальном, конечно, Руся был славным парнем - бренчал на гитаре, напевая что-то протяжное на родном удмуртском. Выходило нихуя не понятно, но очень интересно, хотя Алина и знала примерный смысл песен - из его же объяснений. Его песни успокаивали. Умиротворяли даже. Удивительный парадокс - эти руки так же виртуозно перебирают струны на старой гитаре, как и впечатывают в искореженный от старости асфальт чьи-то лица.
Было в этом, знаете, что-то возвышенное.

Но стоило музыке кончиться, и в повисшей тишине снова возникал образ желаемого, но недостижимого. Точно ли с Яшей все в порядке? Он не попадался ей на глаза уже почти неделю. Когда она видела его в последний раз, он, кажется, был совсем плох. Алина носила ту его последнюю ручку во внутреннем кармане своей тоненькой ветровки, не расставаясь. Иногда вертела в руках, о чем-то задумываясь. Не то чтобы от этого становилось легче.

- Это пиздец какой-то, - болезненно морщится Алина, обращаясь к Руслану, хотя кажется, что в пустоту. Они сидят на верхнем этаже заброшке, негласно выбранной ими как "своя", - Это, бля, просто неправильно...

Руслан в курсе, что Алине хуево. Руслан даже в курсе, насколько Алине хуево, но, и спасибо ему за это, он не лезет. Не распрашивает, в чем именно  замес, хотя пару раз предлагал набить морду причине ее пёздостраданий.
Не, Яшу бить не надо.
Кого надо было бить, Алина уже милосердно взяла на себя, хотя и лучше от этого не стало.

- Типа, ну... Это хуёвее всего. Когда желаемое перед глазами - а нельзя.

"Тяжелее всего смотреть на губы, которые нельзя поцеловать", как репостила себе вконтактике мамка по случаю интернет-романа с каким-то уёбищем из Краснодара, ага.

Отредактировано Степлер (2020-10-11 12:55:33)

Подпись автора

пусть всё горит

Хороший Руся парень. Хороший, и поэтому Алина только кивнёт, улыбнётся, да отвернётся к пустому оконному проёму заброшки.

Потому что, да, алинкины дела обстоят именно так. Каждый день предшествующих этому моменту четырех лет представлял собой весёлую игру в догонялки с болью. И чем дальше, тем очевиднее становилось, что она проигрывает. Даже стоя здесь и сейчас она чувствовала, как страшная (даже для неё страшная!) чернота затягивала в свои неведомые глубины.
О, больно было всегда. Только Алина научилась стратегически уворачиваться от цепких лап боли, и, даже попадаясь, выжидать первый же момент сбежать. Алина научилась многому - Алина умела терпеть побои, стиснув зубы, нюхать хуёвые порошки по полной дорожке в ноздрю, и потом ещё расхохотаться в полный голос, чтобы ни у кого точно не возникло сомнений в том, как ей охуительно! Алина умеет пить водку из горла, превращать навязчивые мысли о суициде в смешные шутки (после которых либо смеются до колик в животе, либо молчат, выпучив глаза и поджав губы - это от аудитории зависит), участвовать в поножовщине без ножа, раскладывать закладки на кладбище, собирать закладки на кладбище, и, что ещё более важно - собирать чужие закладки на кладбище. Всё это делает она играюче и со смехом, пританцовывая под мелодию жизни, которая, если честно, больше походит на визг болгарки по ржавому забору.
Всё это помогает давить боль, контузить её, сдерживать, словно вжимая каблуком в землю - так, как боль обходится с самой Алиной. Боль - она всегда с твоим собственным лицом, и это неизбежно ведёт Алину к безжалостности. Потому что, да, Алина хочет жить. А чтобы жить - приходится прорывать себе путь к жизни ногтями, кулаками, зубами и ногами. Расталкивать других локтями, быть мразью, дрянью, тварью, уёбищем и шлюхой, потому что воздух, которым ей дозволено дышать, лежит в стороне от нравственных принципов девочек её возраста.

Словом, Алина не знает, как заглушать боль. Умеет только превращать её в эхо самой себя на короткие часы передышки. А потом - всё хуйня, давай по-новой. И только так можно жить жизнь, если во взросление ты входишь, покидая стены спецшколы для неблагополучных подростков. Только так дела делаются, когда твой папа - алкоголик, а не большой решала, а мама не всегда навещает тебя в день рождения.
Но обо всём этом Алина молчит.

- Ты, вроде, правильно говоришь, - соглашается Алина, - Ещё б я умела чего... Бабка вот говорила, что я вся в мамашу - тупая от рождения, поэтому ничего нормально и не делаю. И что если б жили мы при Совке, сослали бы нас за такую антиобщественную житуху в лагерь, на лесоповал, чтоб мы стране пользу приносили... - Алина раздосадованно сплёвывает в окно, - Мол, она в мои годы на заводе вовсю ебошила, а я только и делаю, что жру, бухаю и трахаюсь.

Если подумать, когда-то в далёком-далёком прошлом, книги и правда приносили ей много радости. Алина читала всё без разбора - половину, правда, отбрасывая, не дочитывая до половины, но то, что всё же удавалось дочитать, неизменно приводило её в восторг. Не все воспоминания о бабкином доме - хорошие, но воспоминание о книжной полке, от пола до потолка заставленной слегка запылившимися книгами, однозначно приносит радость. У бабушки, правда, была заморочка - словосочетание "домашняя библиотека" она поняла слишком буквально, и расставила все книги по одной ей ведомой системе, написала к ним библиотечные карточки и вела учёт всего, что вынималось из под стекла. Иметь дело с бабкиной домашней бюрократией было совершенно невозможно, и оттого Алина развивала в себе пролетарскую смекалочку и изобретательность, таская книги с полки, словно воришка.
Ой, криков-то было, когда очередного "Тома Сойера" находили у неё под подушкой...

А хули вы хотели с таким подходом - читать Алина перестала. И теперь стоит здесь, будучи той, кто она есть.

- Вот про Совок, кстати... Мозги там, конечно, промывали - будь здоров, но а чё, каким-нибудь пионером было быть хуже, чем тобой или мной?.. Я б и на промывание мозгов согласилась, если б в столовке бесплатно кормили, ну и научили чему-нибудь прикольному. Было, типа, чувство того, что кому-то на тебя не похуй... А сейчас?..

Вопрос риторический и повисает в воздухе заброшки, в которой двое интернатовских подростка красноречиво коротают время за курением табака и распитием пива. Голову наполняют безрадостные мысли, совсем не те, которые хочется думать в компании кореша-братана-товарища. Алине хочется поговорить о чём-нибудь добром и хорошем. Что-нибудь вроде "а чего ты читал?" или "посоветуй книжку", или "а как оно вообще - в городе после такой глуши?", и много чего ещё, о чём можно было бы поговорить, если бы горло не сжималось всякий раз, когда Алина хочет это сказать. И она почти готова спросить какую-нибудь хорошую книжку для себя, начать духовно развиваться, и перестать уже деградировать умственно и нравственно, но получается как всегда:

- Хочешь потрахаться? - Алина достаёт из кармана ветровки початую пачку презервативов и кидает её в сторону Руслана, - У меня гандоны есть.

Отредактировано Степлер (2020-10-21 19:18:18)

Подпись автора

пусть всё горит

…о чём ни Алина, ни Руслан, скорее всего, не подозревали, так это о том, что за ними следили.

Прежде чем вы спросите – нет, таинственным наблюдателем был не мент, не кто-то из учителей или других сотрудников интерната, не маньяк-убийца-насильник и даже не заплутавший бомж. Нет, хвостиком за парочкой от интерната до этой заброшки увязалось создание мелкое, незаметное и, в целом, довольно безвредное для любителей погулять за пределами учреждения.

Она была рядом, у лестницы, время от времени чуть-чуть выглядывая из-за стены, посматривая в сторону уютненько устроившихся ребят неподалёку. И, в общем-то, особо ничего не делала. Только смотрела. И слушала. Никаких тебе камер или блокнотов, без устали вбирающих в себя компромат. Только молчаливые, неторопливые наблюдения.

Нина, конечно же, видела кровавый дебют Руслана ранее. Это было что-то… волшебное. Наверное. Скорее всего, можно было сказать это как-то по-другому, поточнее, но… да, пусть выгрызание чьего-то плеча и превращение лица в отбивную будет волшебным. Вызывающим восхищение. Ну а ещё заверение в том, что новенький в Софье точно не пропадёт.

Впрочем, Руслан не был причиной, по которой Нина решила увязаться за парочкой следом. Нет, причина была в его собеседнице – Скобиной.

Скобина была странной. Ну, по крайней мере, для условной «крутой девки».

Ну, со стороны, она особо не выделялась – дралась, курила, пила, материлась, и делала прочие вещи, отдалявшие её от и без того далёкого для неё образа прилежной ученицы. В том числе и шпыняла тех, кто помладше и послабее. Например, Нину (по какой-то непонятной причине, у Степлера получалось выцеплять Буку из окружения на порядок лучше остальных).

Это немного раздражало. Как и то, что Скобина повадилась посылать её за пивом/сигаретами, если пребывала в особенно хорошем расположении духа. И, получив желаемое, как правило, отпускала Буку. И дальше этой черты обычно дело не заходило. Раздражало, конечно, но это было… терпимо, что ли. Всё ещё недостаточно того, чтобы сделать Скрепе пакость в ответ.

Это было странно. Это сбивало с толку.

…так что, она решила определиться наконец, куда относить Скобину.

Что означало – следовать за ней, да смотреть, чем она занимается и что вообще из себя представляет.

И, разумеется, стараться не попадаться на горячем.

Пока что, выходило неплохо. Никто из них не догадался, что у их разговора есть слушатель. И до сих пор, Нина ничем не выдала своего присутствия.

А затем Скобина предложила Руслану секс.

Пришлось призвать на помощь всё своё самообладание, чтобы не издать ни звука. Выходило, конечно, так себе, но, вроде, Нина справилась. Посидев за стеной ещё пару секунд, для надёжности, она, наконец-то, с вытянутым лицом, выглянула из своего укрытия.

Они… серьёзно будут делать это… здесь?..

А будут ли?

Девочка затаилась в ожидании. Что же будет дальше?..

Подпись автора

Мне никто не нравится.