Бетонное кольцо, обрамляющее яму колодца, было ещё немного тёплым, но солнце, его нагревшее, уже скрылось за густыми тёмными тучами. Похоже, у осени были свои планы на последние дни летних каникул. Хорошая новость для домоседов, и плохая для тех, кто любит проводить свободное время вне четырёх стен. А вот взрослым на такое обычно без разницы. У взрослых круглый год свои важные дела, от которых их лучше не отвлекать. А у школьных учителей и вовсе не бывает летних каникул: только чуть больше свободного времени на то, чтобы разобраться с избытком бумажной волокиты, которую им нужно предоставлять своим начальникам, чтобы те передали её содержание своим начальникам, и так дальше, и дальше, и дальше...
Последние дни лета должны были доставлять учителям немало мороки. Но почему-то эта женщина, вместо того, чтобы заниматься своими безусловно важными взрослыми делами, пришла сюда.

Бетон под пальцами шершавый, иногда в трещинках. Из трещинок растут травинки. Не лучшее место, чтобы взрослеть. Но что остаётся поделать, если твоё семя упало не в благодатную богатую почву, а в крохи пыли, втиснутые между кусками бетона?
Ответ простой и на поверхности: выживать.
За этим за Заводские поля обычно и приходят. Чтобы выжить. Чтобы найти новый дом и новую семью.
Но она пришла сюда не за этим.

Слепая подбрасывает камушек, но не ловит его, а позволяет упасть в разверзнутую чёрную пасть колодца. Слепая считает, безмолвно двигая сухими губами.
Наблюдай Сашка за этой сценой, и наверняка бы озадачилась: между тем, как безделица покинула ладонь беспризорницы, и тихим звуком удара прошло как-то странно много времени. Но софьинская преподавательница стала свидетелем только завершающей части этой сцены.
Цок.
Бульк.

Слепая повёрнута к Сашке затылком. Слепые глаза всё равно ничего не увидят, а потому оборачиваться она не спешит, но всё равно знает, что карие (откуда-то она знает и это) глаза смотрят ей прямо в спину.
- А ты знаешь, Саша, что если в этот колодец спуститься в ясную погоду и посмотреть вверх, то можно будет увидеть звёзды, как будто на улице ночь? - наконец-то соизволит показать своё лицо беспризорница. А в нём, как и всегда, ни кровиночки, и только бледно-голубые туманные бельма глаз устремлены куда-то сквозь интернатовскую учительницу.

- Сама-то я не видела. Не с этими глазами... Жаль, конечно.
Сгорбленная, тощая фигурка, сидящая на ободке неслучившейся коммунальной конструкции, выглядит несуразно и почти жалко, будто изломанная палочка в густой ноябрьской грязи. В руках у неё цветной мелок ярко-зелёного цвета, которым она старательно обводит какой-то символ на сером бетоне рядом с собой. Руки двигаются сами собой, рисуя одной ей ведомые загогулины.
- Но мне рассказывали, что звёзды красивые. И красиво искрятся.
Голос Слепой эхом отдаётся в глубоком колодце, а потом запоздало возвращается оттуда, словно бы раздваивая её. Если бы Сашка решилась сделать шаг вперёд и заглянуть вниз, то не увидела бы дна. Только густую, почти физически осязаемую черноту.

- Только у тебя тоже не получится на звёзды посмотреть, - Слепая поднимает руку вверх, указывая пальцем на небо, - Шла бы ты домой, Саша. Скоро дождь. Застудишься ведь.

Единственной причиной, по которой Сашка вообще смогла прийти сюда, была Искра.

Не она одна пала жертвой её очарования. И Сашка, и сама Слепая, и многие другие, у кого оставался ещё хоть клочок живого сердца. Но для Слепой их связь была чем-то большим, чем могут вместить любые человеческие слова. Поначалу она казалась ей непозволительной слабостью, но со временем въелась под кожу, став частью идентичности.
Тень не существует без света, и ей, не по своей воле ставшей тьмой, пришлось принять такой порядок вещей.

Можно было долго рассуждать о том, какую такую искру в людях пробуждает Искра, но рассуждения эти были бы насквозь бесплотными. Слепая не понимала таких вещей, а может быть, просто забыла, со временем позволив им раствориться в темноте.
Несложно понять, что делать с обидчиками. Сложнее было объяснить это Искре.
А вот что делать с теми, кто рискнул посчитать себя другом?

- Искра вернулась домой, - просто и коротко ответила Слепая, - Она не моя и не твоя. Она своя собственная. Захочет - покажется сама.
Слепая чувствует, как темнота скребётся в грудной клетке, как ревность царапает кости и закипает под иссохшим сердцем. Словно волны кругами расходятся из под брошенного камушка. Потому что знает, что Искра захочет, Искра покажется, Искра вернётся. Искра - добрая душа, слишком добрая. Искра способна растратить себя до последней искорки и исчезнуть, ни на миг ни о чём не пожалев.
А что тогда будет с ней?
Странное ощущение для той, чьи внутренние воды всегда были спокойны, что чернота глубоко в колодце между ними.

- Ты любишь цветы, Саша? - вдруг спрашивает Слепая.
Говорить со взрослыми - та ещё морока. У взрослых был свой язык, простой, герметичный и примитивный. Хороший способ решать сложные взрослые проблемы, но совершенно отвратительный инструмент, если нужно вместить в него что-то, лежащее за их пределами.
- Будем считать, что любишь. Все любят цветы. Говорят, они красивые. Некоторые ещё и пахнут хорошо, - Слепая утомлённо вздыхает, и впервые за их разговор, грудь её вздымается и опускается, как бывает при дыхании, - Если что-то нравится, это хочется присвоить. Тогда ты срываешь его, но забираешь с собой только ту часть, которая тебе нравится. Которая красивая. Которая пахнет хорошо. Кому нравятся корни? Только стебельки, листья, да цветы.  Ты ставишь цветок в вазу, чтобы он пожил рядом с тобой подольше.

Слепая криво и недобро усмехается, обнажая клыки.

- Только он всё равно потом умирает, и ты просто выкидываешь его с другим мусором. Так вы, взрослые, и живёте.

И повторяет ещё раз, терпеливо выговаривая слова.

- Шла бы ты домой, Саша.