Конечно, ей надо было кого-то встретить. Не в агрессивном виде эти мысли появились в голове Кати, но, скорее, в обреченном. И в ожидаемом. Ей не столько не хотелось быть одной. Нет, где-то внутри она понимала, что именно в наблюдателях есть смысл. Броди она по школе в одиночестве, как и было задумано, она бы, наверное, нашла чем себя занять. Но смысл был именно в том, чтобы ее заметили. Чтобы ее спалили. Чтобы Катя, которая медленно шла по холодному  полу, чувствуя, как ночной воздух ласкает ее тело полностью, заметила, что на нее смотрят. Не кто-то абстрактный. Но это был странный баланс.
С одной стороны, ей хотелось наблюдателя. Переставляя одну ногу за другой, мимикрируя походу моделей, слегка виляя бедрами, потому что Стрельцовой хотелось выглядеть красиво, в первую очередь для себя, Катя хотела, чтобы на нее смотрели. Абстрактный наблюдатель мог заметить ее через окна школы. По крайней мере на первом этаже. Если бы она прогуливалась в парке, как это делали в разных фильмах и не только, и, конечно же, голышом, то ее мог бы заметить кто-то, идущий по ночному городу домой после смены. Кто-то, кого она не знает. Но куда, намного забавней, было бы встретить кого-то, кто был бы в школе. Катя шла с этими мыслями, двигаясь неторопливо, чувствуя, как дыхание ее становится тише, будто она старалась прислушиваться, есть ли кто рядом, надеясь, что кто-то появится.
Да, кто-то. Преподаватель. Но преподаватели логичны. От них надо будет убегать. Сторожи туда же. Кто угодно из врослых. Кто угодно, от кого надо будет бежать.
Кроме Антона. Но Катя не знала, что бы сделала, если бы встретила его. Бежала бы от него. Или к нему.
Могли быть еще дети. Те, кто забрался ночью в школу. Да, они могли быть. Сверстники или мелкие. Неважно. Кто-то, кто знает Катю ближе, чем ученицу, хотя сейчас Катя не выглядела как Катя вовсе. Распущенные волосы, нагота, все это было невероятно отличающимся от того, какой Стрельцова была днем.  Значило ли это, что ночью она другая? Возможно. Возможно. У нее не было времени на размышления. Потому что Катя останавливается.
Человек. Там стоял человек. За доли секунды, которые тратятся на появление нового персонажа на сцене, Катя успевает подумать о многом, но она все таки останавливается. Первый порыв — бежать. Катя стоит. Даже не стоит, а просто медлит, застыв на полушаге, но потом тратит огромное количество усилий, чтобы сделать шаг. Ее взгляд упирается в фигуру, что вышла со стороны бассейна. Но фигура в одежде. Мужская. Очки позволяют разглядеть ее, и с нее катя не спускает взгляда.
Это Немой. Который Семен. Который не говорит, или говорит редко. И он смотрит на Катю. А она на него. Но Катя двигается вперед. Ее губы чуть размыкаются. Она что-то чувствует. Стыд? Может быть. Но она идет вперед. Нужно больше, нужно еще. Она делает еще шаг. Ее прогулка продолжается после мгновения-паузы, и она идет к лестнице. Не к Немому, просто вперед. Он здесь не важен, он здесь случайно. Пусть делает что хочет, пусть расскажет, пусть что-то скажет, пусть закричит, пусть смотрит.
Пусть. Смотрит.
Он смотрит.
«Он смотрит.»
Щепка чувствует. Теперь чувствует. Что-то новое, теплое, дрожащее и твердеющее, будто комок слизи, на уровне выше живота, ниже груди. Внутри. Будто ее что-то сжало и держит крепко, как стальные скрепы держат дрожащий и износившийся механизм. Гася вибрации, но не заставляя их исчезнуть.
«Он смотрит.»
Щепка движется дальше. Еще несколько шагов, не сводя взгляда с Семена. Без улыбки. Внимательно, пока он не оказывается рядом и Щепка не смотрит уже снизу вверх. Голая Щепка, без единой ткани или намека на одежду. Без трусов. Без косичек, без себя привычной, кроме очков. Не слишком соблазительная, потому как формы ее нельзя описать как изгибающиеся. Нет, она прямая, как Щепка, такая же худая. Явно мерзнувшая, но не настолько, чтобы дрожать. Достаточно, чтобы две розовые точки на груди затвердели и чуть выступали. Достаточно, чтобы, стоило ей остановиться, она чуть сжала ноги, будто пытаясь спрятать что-то, что не хотела показывать.
Он раздевается. Снимает куртку. Катя не сводит взгляда. Смотрит ему в глаза. Ждет, когда его взгляд упадет вниз. Хочет поймать этот момент, она тогда тоже посмотрит. Проверит. Проверит, что он чувствует, потому что так она могла понять, что он ощущает. Но вместо этого — куртка.
Выглядит как оскорбление. На самом деле помощь. Логичная помощь. Откуда Семену знать, что ей не нужна помощь? Что ей нужно прямо противоположное. Можно сказать. «Посмотри на меня, пожалуйста, всю. Потрогай если хочешь. Я не против.» Можно. Но Катя не говорит. Ее глаза опускаются на руку Немного. Локоток сгибается, пять тонких пальцев ложаться на тыльную сторону его ладони. И толкают кулак, держащий предмет одежды на воротник.
Легонько. Одновременно с тем, она снова смотрит на него. В глаза. И толкает чуть сильнее, заставляя кулак упираться в грудь, возвращая куртку. Она не нужна. Нельзя сказать еще более четко, что она не нужна. Более ясно мысль была бы выражена только если бы Стрельцова достала из ниоткуда неоновую табличку «Забери куртку обратно». Но этого было достаточно.
Действия. Говорить надо было действиями.
Она снова опускает взгляд. Контакт. Он был, хотя и не налажен, но был. Немой вообще мог ничего не делать. Просто смотреть. И тогда Катя бы прошла мимо. Но он подал куртку, заставил обратить на себя внимание. Сделал что-то, чтобы она обратила на него. Вошел в эту игру, где их теперь было двое. Притом, вошел активно. Не как наблюдатель. Как участник.
Достаточно смело. Достаточно, чтобы сделать что-то в ответ. Сделать свой ход. И вариантов для хода было у Кати не так уж много. Разве что, надо было сначала  кое-что проверить.
И Щепка проверила. Не прямо откровенно, но опущенный взгляд в данный момент наблюдал именно ту часть тела Немого, которая могла бы сказать, насколько он заинтересован в том, что видит. Но реакции не было. Точнее, вероятно, она была, но за штанами ее не было так хорошо видно. Либо она не набрала полную силу. Либо, Катя плохо стралась. Либо была невнимательной. Но теперь, по крайней мере, она знала, что делать.
Она развернулась. Достаточно стремительно, чтобы ее нельзя было тут же схватить и запихнуть в бассейн, чтобы насильно одеть и отправить спать. Так, будто у нее была цель. Четкая цель, расположенная на втором этаже, ибо пошла Катя в сторону лестницы. Холодной, с каменными ступенями, старой и непритязательной. Сглотнула по дороге, но виду не подала, что мешкает. Что волнуется. И поставила одну ногу на ступеньку. Приподнялась. Медленнее. Вторая ступенька. Чуть нагнулась. Так, чтобы было видно. Чтобы на нее можно было посмотреть. Еще один шаг. Еще одна ступенька. Катя просто поднималась по лестнице. Чуть наклонив корпус вперед. И делала это, не спеша. Потому что в этом был ее ход. Потому что, раз Немой решил сделать что-то, она тоже сделает. По крайней мере, пока не закончатся ступеньки. Пока пролет лестницы не свернет на 180 градусов, заставляя Катю встать уже на середине пути, положа руку на перила и, повернувшись к следующим ступенькам, ведущим на второй этаж, глянуть мимоходом на Немого.
Просто последить за реакцией. Смотрит ли? Отвернулся ли? Что будет делать? На последний вопрос она не отвечает. Даже себе, потому что уходит от взгляда Семена. Поднимается еще выше. И пока ее ступни встают на ступеньки, чувствует, что дрожит. Инстинктивно. От волнения. Чуть сжимает левый кулак, правой рукой держась за перила, все еще поднимается наверх, но ладонь лежит на груди. Надо выше. Надо просто подняться выше. Найти какое-то место. Отдельное. Или, наоборот. Не отдельное. Такое, где ее смогут видеть. Даже не видеть, а просто заметить. Не для того, чтобы заметили, а для того, чтобы наблюдали.
Да, не хватает наблюдателя. Для полной картины не хватает наблюдателя. Или участника.

Чего она ждала? Катя ждала пошлости. Катя, спустя несколько дней, ждала мира, наполненного извращениями. То есть, конечно, просто так он не должен был появиться. Даже не смотря на то, что уже существовал еще до того, как в него вошла Катя. Скорее, в ее голове теплилась надежда, что что-то поменяется. И, наверное, именно поэтому она и решилась на то, что делает сейчас, только вот окружающие вряд ли должны были слепо следовать за ней же.
В конце концов, Щепка была в этом деле относительно одна. Относительно. Были другие люди, но они уже находились за той гранью, где теперь была и Катя, а вот все остальные... Ну, Семен например, похоже, все еще оставались на другой, воображаемой стороне. На той, где раньше была Стрельцова, поднявшаяся наверх, на второй этаж, потратив целую вечность, по меркам самой девочки, на эти несколько шагов.
Остановилась. Вслушалась. Ждала шаги, приближающиеся. Ждала, что пойдет следом. Ровно несколько секунд, пока в голове не стрельнула мысль, что, нет. Не пойдет. Действительно не пойдет. Слишком мало, либо слишком много, но не пойдет. Может быть, напуган, может быть, чувствует отвращение, но не пойдет. Даже не спросит.
Катя делает еще шаг, отходит от лестницы дальше. В конце концов, не в Немом было дело. Не ради него она все это затеяла, а ради себя. И как бы трудно не было откинуть ту мысль, что он должен был, просто обязан был последовать, он не пошел. Поэтому Катя просто идет дальше. Ее уже видели. Это уже что-то. Это уже хоть что-то, и вот этот факт заставляют девочку чуть опустить голову. Согнуть в локте руки, сплести пальцы от волнения.
Да, уже видели. Не важно, что дальше ничего не было. Уже и так интересно. Уже и так достаточно. Ну, по крайней мере, достаточно, чтобы поток вокруг начал движение, чтобы в нем можно было и дальше плыть, как трупу, пока течение несет тебя вперед. Такой расклад устраивал, да.
Потребовалось много усилий, чтобы вернуться к мысли, что все это не ради других людей. Все это только ради Кати. И эта ночная прогулка, и обнаженное тело. Не для того, чтобы на нее глазели, хотя это приятно. Внимание было приятным.
Ступни шлепают по полу с каждым шагом. Тихо, еле заметно, на фоне тишины коридора, по которому шла Стрельцова, положив ладонь на подоконник, позволяя подушечкам пальцев с шорохом сметать пыль с поверхности. Что дальше? Она не знает, просто идет вперед. У нее был план, конечно, назвать который успешным не поворачивался язык. Присутствие Семена внесло в него изменения, но небольшие. Еще большие изменения внесло отсутствие реакции. Действий, но ничего страшного. Катя просто идет дальше, мимо окон. Прохаживаясь голышом по коридорам, по которым скоро будут бегать дети и идти учителя. Они будут работать, учиться, а она прямо сейчас ходит по ним в чем мать родила.
И ей нравится. Нравится достаточно, чтобы положить руку на грудь, на самый центр, и почувствовать, что сердце-то бьется. Бьется быстрее обычного. Заставляет улыбнуться.
Еще шаги, вперед, до того момента, пока Катя не останавливается, поворачивает голову. К окну. За ним — Софья, внутренний двор, Тут будет много людей. Каникулы закончатся, все будут заняты делом. Интересно, у нее будет возможность еще повторить такое? Интересно, ей кто-нибудь встретится? А если встретится? Что будет? Что они сделают?
Она сглатывает. Медленно видет указательный и средний пальцы от грудины вниз. В задумчивости. Не целенаправленно. Просто мимоходом, чувствуя, как реберная клетка закончилась, уступая место слегка впалому, но все же мягкому животу. Теперь уже все пять пальцев касаются кожи, пока Стрельцова смотрит в окно.
Здесь. Будут. Люди. Днем. Вот прямо в этом коридоре.
Стрельцова сглатывает воздух. Затем резко поворачивает голову в противоположную от окна сторону.
В классе тоже будут.
И ей бы сейчас  не помешал класс. Не такой открытый, как коридор, достаточно... уединенный, но все равно обширный.
В голове не появляется даже задней мысли о том, что это плохая идея. Катя идет к классу. Осторожно дергает на себя ручку двери — и конечно та открывается. Заглядывает внутрь. Только головой, будто в классе действительно кто-то мог быть. Кто-то, кто мог бы заметить, что у заглядывающей внутрь девочки, за дверью, голое тело.
Конечно, там не было никого.
- Извините за опоздание. - почему-то произносит Катя.
Отодвигает дверь. Она представляет, как зашла бы сюда без одежды днем.  Как все смотрели бы на нее. Может, увидели бы, что она не так плоха. Что она тоже милая.
Стрельцова делает шаг. Конечно, никого нет. Но она чувствует. И это главное. Она чувствует смущение.Чувствует, что не сделала бы такого никогда, хотя делает сейчас. А еще чувствует, как дрожит живот, и уже не от холода.
Классная комната заполняется тихим звуком шагов, пока бледная тень с черной копной волос, движется от входа. Сначала к столу учителя. Нет, слишком нагло. К парте? В первом ряду? Неплохо, но рано. Она еще не готова, нужно было еще немного. Катя идет к окну. Теперь уже к окну на другую сторону. На ту, где не было Лыбы, что могла бы ее заметить. И не то чтобы Катя знала о том, что за ней следит Монеткина, нет. Скорее, дело было в другом. Ей надо было расслабиться.
Она кладет обе ладони наподоконник. Выдыхает, затем снимает очки и кладет их рядом. После этого только левая ладонь снова возвращается к подоконнику. Правая же возвращается к животу. К теплу. К дрожи, и взгляд Кати из под чуть опущенных век следит за тем как кончики пальцев спускаются мимо пупка, минуют грядку волос, брить которые нет смысла, потому как все равно их никто не увидит, что было слегка странно говорить себе, учитывая сегодняшний опыт, но думать об этом не было сил.
Средний и безымянный палец по центру, мизинец и указательный в сторону. Осторожно  дотронуться подушечками, провести сначала вниз, потом вверх. Спина выгибается, а Стрельцова чувствует что-то, чего не было раньше, и тут же хватает воздух ртом.
Неожиданно. Необычно.
И повторяет движение еще раз, на этот раз с дрожащим выдохом.
Нужно еще.

Не выходит.
Поначалу было неплохо, но добиться того же эффекта, что и в первый раз, не вышло. Слишком обыденно. Слишком привычно. Она уже много раз так делала, хотя сейчас обстоятельства были, конечно, другие. Но все же те же самые.
Щепка делает неуверенный шаг назад. Прочь от окна, ближе к одной из парт, что стояла рядом, и медленно, уже убрав руку от промежности, присаживается на край стола. Опустив плечи, уперевшись левой ладонью, чуть склоняет голову, глядя на свои ноги, на живот. Можно продолжить, конечно. Заставить себя кончить, почувствовать облегчение первые несколько секунд, когда кровь приливает ко всем нужным местам, распространяет мягкую волну наслаждения, но потом... Потом будет ясность мысли, от которой захочется выть и хвататься за голову.
Мастурбация, в кои-то веки, не была ответом на все вопросы. Как не был и секс, и от этих мыслей хотелось уже не просто выть.
Ее кончики пальцев скользят по внутренней стороне бедра, локоть сгибается. Легкие расправляются, заставляя воздух втягиваться сквозь ноздри вместе с ее запахом, заставляя прикрыть веки и сжать пальцы в кулак. Знакомый запах. Ее. Только Катин, больше ничей, и в этом была проблема. Потому что с осознанием бессмысленности одиночной игры, Щепка положила и вторую руку на парту, уперлась ладошками в нее, и, выставив напоказ грудь и живот, чуть наклонилась назад, смотря в окно.
В таких позах обычно думают. О чем-то. О чем-то важном, но сейчас мыслей в голове не было. Не было и улыбки или какого-то выражения лица, говорящего о задумчивости. Пустота в голове была так же обнажена, как и сама Катя, медленно стянувшая с лица очки, будто чтобы видеть ночное небо за окном четче, хотя, на деле, она просто поняла, что и их надо было оставить в медкабинете.
Все надо было там оставить. И выйти сюда без лишних деталей. Без всего. Просто чтобы была возможность начать заново. Посмотреть на себя без древесной стружки, оставленной от станка, раз за разом обтесывающего ее бока, пока не осталась одна только Щепка.
Что у нее вообще оставалось?
София была тюрьмой, из которой не было возможности сбежать. А даже когда ее срок подойдет ,что будет дальше? Вернуться в семью? У Нины такая возможность была, у Кати — нет. Она явно там не нужна. Даже не столько не нужна, потому что как бы упоительна не была эта депрессивная мысль о том, что она одна, Стрельцова знала, что ее еще любят. Это и волновало. Ее хотели видеть там. Но не знали, что с ней делать. Катя и сама не знала, честно говоря. Лучше б ее не было, но и тут была проблема. Потому что если ее не станет сейчас — придется разбираться с ее трупом. С той пустотой, которая возникнет, стоит Кате исчезнуть. Ведь ее будут помнить.  Ее не забудут ни мама, ни папа. Ни Нина. А сделать так, чтобы ее не было с самого начала, не выйдет.
Если бы только была возможность начать с начала. Без тех людей, или зная, как их проверить, как сделать так, чтобы остались возможности проверить новых... Как-то стать другим человеком. Желательном, сильным. Желательно, не хрупким. Желательно... Желательным.
Не бывать этому.
Она ложится. Сначала позволяет локтям стукнуть поверхность парты, так, чтобы полулечь. Затем раздвигает  их, чувствует холодок дерева на спине, выгибаясь, но, в конечном счете, все же ложась полностью. Согнув коленки, не доставая ступнями до пола, пырясь в потолок и думая о том, что лежащие рядом очки... Что их нужно сломать. Или выбросить. И начать с них. Раздобыть линзы, например. Что-нибудь. Но ломать себя дальше, пока щепка не сломается окончательно, или пока под этой стружкой она не найдет что-то, что бы ее радовало. Что заставляло бы жить.
Этого не было в других людях. В Нине оставалось только сожаление о том, что ее жизнь пошла в задницу из-за Кати. В Антоне была мазохистская тяга к боли, и хотя боль была полезной, приходить к ней снова Кате не хотелось. Если только не торговать этой болью за что-то другое. На ум приходил только хлороформ. Но и искать с ним что-то в Алине, кроме гнева, было бессмысленно. Ян молчал. В Яне было молчание.
Она опять закрыла глаза. У нее было времени много. До утра. Достаточно, чтобы подумать. То, чего не удавалось сделать в комнате. Или днем. Да. Достаточно хорошо, чтобы подумать.
Правая ладошка сама по себе снова ложится на живот. Не торопится вниз. Но Катя прекрасно знает, что, в конце концов, и до этого дойдет. Потому что плевать. Потому что она точно сюда еще вернется, но если не сделает это прямо сегодня и прямо в этом классе, то не простит себе, просто потому, что дает обещание.
Больше не идти по течению.

Чем больше времени она проводила наедине  с собой, тем больше это казалось чем-то правильным. Темнота, немного холода, благодаря которым ощущать что-то свое становилось проще и легче. Тишина, в конце концов, которой не было в Софии никогда, за исключением редких моментов. Заполненный детьми интернат гудел жизнью, не всегда правильно и не всегда оглушительно, но Катя не раз ловила себя на мысли, что ей не хватает чего-то тихого. Сейчас же, лежа на парте, глядя в потолок, она чувствовала такой покой, который стоило бы найти в своей жизни уже давно.
Он не был мрачным, не смотря на очевидную мрачность помещения. Скорее, ласковым и обволакивающим. Проникающим в каждую клетку, в каждую частичку тела, словно смола, медленно стекающая откуда-то сверху, заполняющая собой все пространство. Малоприятная ассоциация оказывалась самой верной, как ни странно. Вязкая, липкая, но ласковая и цельная, темнота вперемешку с одиночеством позволяла заглянуть куда-то вглубь себя, сконцентрироваться на чем-то, чего не найти в коридорах Софьи или же во дворе интерната. Это было то самое одиночество, когда хотелось смотреть на звезды, и Катя сегодня на них обязательно посмотрит. Ну или не сегодня, но позже. Может, завтра. Когда опять придет сюда, разденется и…
Что дальше? В смысле, у нее был план. План подразумевал получение удовольствия через эксгибиционизм и вот этот вот мимолетный момент внимания, но, как оказалось, ничего, кроме волны смущения, вычленить из такого взаимодействия не удается. Видимо, это было не ее. Но вот сам процесс, само состояние, в котором сейчас находилась Щепка, ей нравилось. В нем было ощущение то ли гнезда, то ли убежища. Надежного и тихого, от которого проблемы отходили на другой план. Синяки, другие люди, их сложные взаимоотношения, как-то отдалялись, по крайней мере сейчас, а вместе с покоем приходило ощущение, что все еще не так дерьмово.
Возможно, этого ей и не хватало. Немного сосредоточенности на себе. Не забивание головы образами и словами, мыслями и действиями, ощущениями и болью, а что-то, направленное внутрь себя. Ей нравилось одиночество. Ей нравилась эта тишина, этот холод и это ощущение свободы и уязвимости, открытости, которое дарила нагота. Если бы Катя жила одна, то ходила бы по квартире голой, не иначе. Каждый день. Просто потому что могла. В Софии она могла это сделать только ночью, и дело было не в видео про японских школьниц, носящих на шее ошейник и бантик, которых заставляют на четвереньках, как собак, бродить по коридорам школы, унижая их и заставляя считать себя то ли домашними животными, то ли рабынями. Нет, в унижении вообще было мало интересного.
Но вот в таком времяпрепровождении, когда рядом не было никого, и когда не надо было прятаться...
От одной мысли Катя вздрогнула. Вероятность того, что Немой пошел за ней, была крайне мала. Но даже если он стоит за дверью, Кате было уже плевать. Для нее самой она была одна. ОНа была одна ровно настолько, чтобы не прятаться. Чтобы не волноваться, что ей придется закрываться одеялом, или что в дверь туалета кто-то постучит, заглянет под нее и спросит “Ты что, ебанутая, ты что там делаешь?”, небрежно нарушая концентрацию.
Тут она была одна. По крайней мере, Щепке так казалось.
Ее рот приоткрывается. Она все еще смотрит в потолок, но чувствует, как ладонь и пальцы, лежащие на животе, медленно движутся ниже. Это приятное ощущение гладкой кожи, постепенно сменяющееся щекочущим прикосновением, было знакомым, достаточно, чтобы не вызывать отдельные отголоски, но Катя знала, что сейчас может зайти дальше. Сделать это так, как сделать не удавалось ранее. Телефона при себе не было. Надо было воображать, надо было напрягать мозг, и, наверное, иногда и этим стоит заниматься.
Катя прикрывает глаза. Снова смыкает губы, будто пробуя на вкус ночной воздух. Всасывает его через ноздри и медленно ведет два пальца, средний и безымянный, ниже. Мизинец и указательный находят те места, таз соединяется с ногами. Два посередине еще не торопятся, подушечки пальцев не касаются той мягкости, которой сейчас явно не хватало чьего-то языка, но думать о другом человеке Кате не хотелось. Нет, пусть это будет не человек. Пусть это будет образ. Кто-то, кого нет на самом деле. Да, подойдет.
Неторопливо, пока только по краям, она гладит сама себя. Ощущение тепла нарастает в груди, и тут же становится менее заметным на фоне одного лишь прикосновения. Безымянный и средний касаются только подушечками пальцев вершины, но и этого уже достаточно, чтобы грудь Щепки приподнялась от вздоха, а пальцы на ногах сжались. Нужно еще немного. Еще чуть-чуть, что-то большее, чего не хватало раньше. Например, поменять позу. Стать чуть более смелой, приподнять бедра, так, чтобы прикоснуться к себе было уже нельзя. Поднять ноги, указать кончиками пальцев на потолок, а затем медленно развести их и после этого еще раз прикоснуться к себе.
Выдохнуть. С еле заметным стоном. Потому что стонать в доме для девочек было нельзя. Здесь же – без проблем. Никто не увидит. Никто не услышит. Никто не обратит внимание на то, как Катя сгибает колени, все еще не открывая глаз, представляя кого-то, и движения, благодаря которым меж бедер становится все мокрее и мокрее.
Но нужно еще немного.
Левая рука, до этого держащая очки, отпускает их. Оказывается на груди, и, легонько коснувшись соска, движется ниже. Не по животу, но поглаживая бок, затем доходя до ягодицы, а следом, заставляя слегка изогнувшись, дотягиваясь до еще одного места, окруженного плотным кольцом мышц, закрытого напрочь, по крайней мере пока. Она не подготовилась. Если бы подготовилась, то взяла бы смазку, но ее не было не просто при себе – ее не было вовсе. И вопрос был только в том, справится ли она своими силами, потому как воображаемый компаньон не останавливался.
Щепка даже не могла придумать для него лица. Только тело. Кажется, мужское. Сильные руки, рельефные мышцы. И язык, но до него – губы. Целующие. Ласкающие, прямо там, внизу, пока пальцы легонько поглаживают ее. Воображение было той еще штукой. Но оно работало. И благодаря нему Катя в какой-то момент повернула голову в сторону и приподняла веки. Просто чтобы представить, каково это будет – отвести в сторону взгляд, когда кто-то тщательно пытается тебя ласкать. О чем бы она думала в этот момент? Как бы стонала? Заметила ли неподвижную фигуру, стоявшую в дверном проеме?

Отредактировано Екатерина Стрельцова (2021-03-17 14:40:37)